Червонное золото - [76]

Рената перекрестила лоб и прошептала благодарение Богу. От счастья у нее повлажнели глаза, и она снова погрузилась в состояние отупения, в котором пребывала два последних дня. Капитан сунул руку под плащ и вытащил из сумки объемистый свиток пергамента, запечатанный перстнем, который она подарила Маргарите.

Принимая у него свиток, Рената вспыхнула. Это была веревка, которую ей бросили, чтобы не дать утонуть в пучине неведения, то самое объяснение, на которое она не могла и надеяться. Герцогиня порылась в карманах, рассчитывая чем-нибудь наградить капитана за службу. В эту минуту она отдала бы ему любое из сокровищ, но в карманах было пусто. Рената взглянула себе на руки и сняла изумрудное кольцо, которое никогда не снимала и считала приносящим счастье. Но капитан мягко ее остановил:

— Герцогиня, лучшая из наград — служить вам.

И, низко поклонившись, пошел к калитке.

Рената влетела в свою комнату и заперла дверь на железную задвижку. В комнате было темно, и тьма рассеивалась только возле окна, где белый отсвет снега перекрывал слабый свет лампадки, зажженной накануне вечером Эрколе. Она поискала по комнате и составила на стол все свечи. Склонившись над ними со спичкой, она заметила, что из-за стены замка вышла луна. В мозгу вспыхнула мысль о гроте Дианы, где она впервые встретила Маргариту, и, не отдавая себе отчета, она стала молиться, прося богиню, чтобы в письме не было ничего такого, что повергло бы ее еще глубже в отчаяние, которое охватило ее с самого отъезда Маргариты.

Письмо было написано на бумаге герцогини и запечатано ее сургучом. Когда же Маргарита успела его написать? Она взглянула на догоревшие свечи на столе. Значит, писала ночью, пока Рената спала.

Ровный, мелкий почерк Маргариты погрузил Ренату в тот мир, который ей не удавалось понять и в котором звучал спокойный голос подруги.

_____

Пьерлуиджи никогда не сомневался, что овладеет мной. Ни одна женщина, ни один мужчина не могли ему противостоять, а кто пытался, заплатил за это жизнью.

Он сразу же взглядами дал мне понять, что я должна принадлежать ему, хотя тот факт, что я уже принадлежу его сыну, и заставлял его повременить и дождаться удобного случая, чтобы не привлекать внимания семьи. Его в этом убедила супруга, самый верный сообщник всех его мерзостей и насилий. Ни один мужчина так не ненавидит женщин, как она.

В Риме я сделала вид, что не заметила его настойчивых взглядов, но в Парме сама начала строить ему глазки. Спустя неделю, не обменявшись ни единым словом, мы уже оба искали удобного случая. Его вдохновляла сама мысль, что он сможет соперничать с собственным сыном, повинным только в том, что богатство и могущество свалилось на него в расцвете молодости. Самому же Пьерлуиджи досталось только могущество злоупотреблений, да и то когда уже болезнь окончательно сломила его.

В рождественский вечер мы встретились на мессе, которую служил Алессандро. Кардинал, как и обещал, приехал в Парму, чтобы помочь отцу войти во владение герцогством и подданными, принявшими его так враждебно.

Я сидела в полумраке семейной ложи, едва освещенной свечами, вместе с женой Пьерлуиджи и его бесчисленными слугами, что расположились в другой ее половине. Посреди мессы я почувствовала, как холодная, дрожащая рука сына Папы сжала мою, приподняла и положила себе между ног, на безжизненный, мягкий сгусток плоти. Я слегка надавила ладонью и попыталась определить контуры бессильного комочка. Пьерлуиджи, не шевелясь, пристально глядел на алтарь, пока его сын приподнимал просфору над золотым потиром.

Удивленная его желанием, я нащупала дорогу, сдвинув рубашку и пояс, и добралась до теплого куска мяса среди влажных и жестких волос. Он удовлетворенно обернулся, явно не ожидая от меня такой податливости. Я осторожно отделила пальцами член, который тут же начал наливаться под моей ладонью. Это действие необходимо каждой куртизанке, которая хочет разбудить чувства мужчины, притупленные старостью или пресыщенностью. Мне удалось привести его к достаточной эрекции, и я начала потихоньку двигать кожу вдоль члена, подкрепляя ласку легким нажимом большого пальца.

Поняв, что он отвечает легкими подергиваниями в ритме движения моей руки, и услышав учащенное дыхание старика, я отдернула руку, воспользовавшись тем, что за этой сценой пристально наблюдала супруга, возбужденная ничуть не меньше Пьерлуиджи.

Он обернулся ко мне и, наверное, ударил бы, если бы его не удержала властная рука жены. Его сын кардинал спокойным голосом объявлял пришествие Христа, и горожане, которых стражники силой подталкивали к нашей ложе, разразились криками ликования.

Когда месса кончилась, Пьерлуиджи подошел и схватил меня за руку со всей силой, какую ему позволяла болезнь. Он жестом приказал страже отойти и злобно прошипел мне на ухо:

— Я тебя хочу, сегодня же вечером. Ты отвратительнейшая из путан, которых я знал, и ты зажгла огонь в моем теле.

Ниточка слюны спускалась по его подбородку, и он с такой яростью стискивал мне руку, что, наверное, сломал бы, будь у него достаточно сил.

— Вы с сыном меня погубите. Имейте же жалость, прошу вас. Я сделаю все, что только пожелаете, — произнесла я слова роли, которые он ожидал услышать.