Чертухинский балакирь - [58]

Не глядя перед собой, словно спасаясь от призрачных баб, закрыл Спиридон алтарные створки и тут же припал на колени к яслям, в которых лежал спеленутый в золотой воздух Христос рождающийся.

- Буди мне грешному… окаяшке безумному! - шепчет Спиридон, склоняясь перед своею святыней.

По чину надо бы выйти потом из алтаря из боковой дверки, подойти к Ивану-воину и к Нилу Сорскому, постоять перед ними, шепотком читая молитвы, и поцеловать потом обоих святых в самые губы, но на этот раз Спиридон перепутал весь богослужебный чин и вылез из алтаря, когда, видно, немало время прошло и Спиридону даже есть захотелось… Как там никак, а все живой человек!

Вышел Спиридон из боковой алтарной дверки, крадливо и испуганно сначала оглядев все углы в молельне. Думал Спиридон про себя, что, пока он был в алтаре, обе его супруги подобру из молельни убрались той же дорогой, которой пришли, но не тут-то было: стоят обе по углам и усердно отмахивают поясные поклоны.

- Честнаго и животворящего хреста…

Спиридон глубоко передохнул и занес над головой для благословения крест, пронеслась у него в голове, кажется, вся земля перед этим крестом и прошли какие ни на есть на ней народы и люди (из глаз Спиридона валила темь большими кругами). Обе бабы сорвались с места, словно кто их сразу столкнул, и неживыми шагами заколыхались к алтарной ступеньке, на которой стоял Спиридон и шатался, как большой дуб на сильном ветру.

Что дальше с бабами было, Спиридон хорошо не успел рассмотреть, понял он только, что совсем возле него бабы затеяли ссору: кому первой к кресту прилагаться!

- Мне… мне… - страстно трепещет большою печатью молодуха, -мне… мне: я умерла от Спиридоновой плоти!..

Выставилась Устинька вся перед Спиридонов крест и заслонила его широкой спиной.

- Мне… мне, - шипит змеиным искаженным росчерком запечатанных губ лядавая баба, - мне… мне: я Спиридоновой плоти не знала!..

Скрючилась вся перед Спиридоном, как согнутая палка под огородным чучелом, и, видно, вот-вот сейчас бросится на молодуху.

Не успел Спиридон благословить их крестом - обе бабы друг в дружку вцепились, черные шали взметнулись и, как большие черные птицы, взлетели в синюю высь домотканого неба, стремглав пролетели над головой пречистой мати, лампады убавили свои огоньки, свечи согнулись от сильного ветра вбок язычками, и на иконах зашевелились темные лики.

Победоносец к самой груди Спиридона приставил длинную пику, и Архистратиг над самой, кажется, его головой занес с иконы огненный меч.

Ни жив и ни мертв стоял Спиридон с поднятым высоко для благословенья крестом, слышал он только, как под ногами у него тряслись половицы и как с горящего лба его катился соленый пот, попадая в глаза и звонко стукая о тяжелую шитую ризу.

Ни мысли никакой не промелькнуло в голове Спиридона, ни молитвы мало-мальской на ум не пришло, видел он только, как топочутся у него перед глазами две бабы, спутались у них в ногах подолы, цепкие руки вклещились в косы, и со спины Устиньки катятся вниз на молельный пол золотые колечки, а с лядавой бабы большими лоскутами падает черная темь.

Тихий стон шел по молельне, отдаваясь жутко в углах…

Долго ль так простоял Спиридон, трудно сказать, только одна Устинья стала одолевать другую Устинью, подмяла ее под себя, как овцу в стрижку, и лядавая баба притихла и начала на глазах у Спиридона пропадать, пока совсем в половой щели не пропала.

На том месте, где она топошилась, остался только смешной хвостик от чахлой косички, выдранной пьяницей мужем, рванула этот хвостик Устинька и со всей силы бросила от Спиридоновых ног куда-то в темный угол молельни.

Видно было по всему, что столоверка сильней и проворней.

Дивно стала она оживать в памяти, проясняться каждой чертой, сквозь черный покров ее странного одеянья зарозовели полные, как дубенские берега по весне, круто налитые груди, затрепетали, как некогда в благодатную ночь на четвертый год после их свадьбы, сильные руки, и от всей Устиньки пошло на Спиридона тепло, и ветерок душистый подул ему в бороду от прерывистого и жаркого ее дыханья.

Показалось в сей миг Спиридону, что за алтарной перегородкой на духменном сене в овечьих яслях радостно вскрикнул младенец, как в первый раз кричит каждый из нас, появляясь на этот свет из материнской утробы, с потолка чуть повернула в ту сторону скорбную голову пречистая мати, и с тонких губ ее слетела нежная улыбка, и сизо-золотая голубка заметалась пылающими крыльями над головой молодого спаса, входящего на иконе в тихие иорданские воды.

Просветлел на лицо и сам Спиридон; плач младенческий стих, и с ним сразу все стихло в молельне, на пенушках еще ярче располахались язычки от свечей, и на самый разный манер изо всех углов замигали лампады.

Чует Спиридон, что лежит сейчас Устинька перед ним в глубоком поклоне, обхватив розовыми крепкими руками его большие сапоги, слышит он, как колотится об пол ее сердце, отчего и у Спиридона спирает в груди и к горлу подваливает из самого нутра жар и холод.

"Спиридон… дон… дон…" - слышится Спиридону ее голос, запечатанный, еле доходящий до смертного слуха.

Видно, и впрямь примечтал Спиридон молодую столоверку, вычитав из книги "Златые уста": как живая лежит она перед ним, раскинувши истомные руки и раскрывши уста. Спиридон не выдержал испытания, выронил крест из занесенной руки на ступеньку и припал к ней головой: