Чёртовы свечи - [79]

Карл перестал ходить, остановился у дальней стены и кивнул нехотя.

— Знакомьтесь, Карл Маркс.

— Маркс? Родственник тому самому?

— Тот самый и есть.

— Тот?

— Тот-тот.

— А как же борода?

— Сбрили. Он ведь её там, в Германии носил, а здесь сбрили, для конспирации.

— Так ведь ему же столько лет должно быть…

— Все мы, батенька, не молоды, да-да. Трудности, полицейский надзор. А он всё работает. Новый том пишет, походит, походит и к рукописям. Так что пусть вас его ходьба не смущает.

Громадный том пишет, после «Капитала» обратился к «Социализму». Новая теория, переворот в экономике.

Вам будет интересно. Много, много любопытного найдете для себя после «Капитала». Будете одним из первых читателей.

— А тот, кто спит, кто он?

— Да он не спит, тоже работает. Это же Менделеев. Он пытается увидеть новую таблицу химических элементов. Старая уже устарела. Это особый вид мышления, познания природы. Во сне человека ничего не отвлекает, только размышление. Днём столько отвлекающих факторов, раздражителей: шум, свет, алкоголь, женщины, да-да. Там у окна, это Блок. Ну помните?

— Угу.

— Да, пишет вторую и третью часть своей поэмы «Двенадцать». Пишет для меня. Я буду экранизировать. Это будет новый взгляд, представьте себе. Я вам как-нибудь расскажу. Владимир Иванович с ума бы сошёл. Впрочем, он всегда был не в себе, хотя не признавался никогда. Вы любите театр? — неожиданно спросил Владимир.

— Театр? Как сказать, давали нам билеты, мы с моей женой ходили. Не помню только когда.

— Да я вижу, вы — заядлый театрал. Тогда вы меня должны знать. Я — Константин Сергеевич, узнали?

— Как же, конечно, сразу, только не говорил, неудобно было, — промямлил Кузьма, не желая перечить тому, кто минут десять назад называл себя Владимиром. — Пойду прилягу. Голова опять заболела.

— То ли ещё будет, — пообещал Владимир-Константин. — Мы тут такие дискуссии проводим, вам понравится. Обязательно к нам наведывайтесь.

— Отчего ж, как время будет, с работы пораньше пойду, так и загляну.

Кузьма лёг на свою постель. Скрипнула, провиснув, панцирная сетка. Он лежал, не шевелясь: «Психи, а выглядеть хотят нормальными людьми.

А у нас в бригаде наоборот: вроде нормальные, а выглядят как психи.

А с другой стороны, вот смотри: Маркс у них, Блок, Менделеев… Этот то как Ленин, то вообще непонятно кто.

И хоть бы одна сволочь, хоть бы один гад кем-нибудь из народа назвался. Я вот пашу на стройках, как проклятый, всю жизнь… Учение он пишет.

А у нас какие на хрен труды учёные: то материал не завезли, то деньги задерживают инвесторы. А к сдаче по десять часов пашем. Лепим дома хозспособом, по помойкам железо собираем… Учения пишут. Театр, социализм, тьфу!»

Голова его опять стала вскипать. Орать хочется от боли такой… Он встал: «Кузьма я!!!»

— Кузьма? — подскочил Владимир-Константин. — Очень, очень приятно. Нам, русской интеллигенции, совершенно не далеки страдания и нужды простого народа. Вы не стесняйтесь, у нас здесь всё запросто. Это даже замечательно, что вы Кузьма. От вас идёт что-то природное, настоящее…

Тут Кузьма озлился, показалось, что смеются над ним: «Паразиты, итишь их мать, начитанные. Шутки со мной шутить. Мы тоже пошутить умеем».

— Кузьма я. Гегемон.

Все посмотрели на него. Маркс отодвинул тетрадь, Менделеев выглянул из-под одеяла, Блок приподнялся со стула и встал у окна.

— Гегемон? — виновато переспросил Константин.

— Гегемон! — рявкнул Кузьма. — Так вот, мученики, что я вам скажу: объявляю всеобщую трудовую повинность! И это… Военный коммунизм. Сдать продналог. Кто не сдаст, худо будет. Всё, что в тумбочках, на стол. За укрывательство — статья. После обеда все во двор: мести, деревья красить.

— Это же насилие, насилие, — запротестовал вяло Владимир-Константин.

Кузьма с удовольствием громко выматерился и по-комиссарски прошёлся по палате: «Ещё что-нибудь такое услышу…» Ему здесь стало нравиться. Здесь среди нездоровых он чувствовал себя необыкновенно здоровым и нужным. И голова перестала болеть. Без всяких таблеток, что съедали часть его зарплаты.

«Ну что ты там калякаешь, Кырла-Мырла? А ну покажь. Показал быстро!» — стоял он перед больным Карлом, который испуганно прятал за спиной свою тетрадь. Кузьма дёрнул больно его за руку и, вывернув сильными руками слабую кисть Карла, забрал тетрадь: «Так, посмотрим, что тут у нас за "капитал"…»

Половина листков тетради была исписана неровными скачущими цифрами: «2х2=4… 2х2=4… 2х2=4…»

— Да ты у нас гений, да, Карл? У меня внучка пятилетняя больше знает.

Карл обиделся, забегал по палате, хватался за голову, отчего волосы его поднимались, как иголки у дикобраза.

— Я, я пишу… Это «капитал»… Я экономист, учёный. Я учёный…

— Я вижу, какой ты учёный… После обеда будешь мести?

— Мести? Что мести? Мне нельзя, я болен, больному нельзя…

— Болен? А жрать ты хочешь?

— Обед… Обед скоро, — согласился Карл. Он совсем был испуган, его прежний бравый и даже грозный вид, с которым он ещё недавно вышагивал по палате, испарился совсем. Перед Кузьмой стоял жалкий больной человек.

— Карл, или как там тебя, ты меня слушай, пройтись по улице, подышать свежим воздухом, птичек послушать, физически поработать — это полезно. Кто тебе дал эту тетрадь, а? Покажи мне его…