Чёртовы свечи - [78]

Григорий молчал и читал.

«Побыстрее бы ты доел и убирался куда-нибудь». — Ему хотелось сидеть у окна, читать книгу и пить чай в одиночестве. В животе урчало, но он терпел, дожидаясь счастливых минут.

Сосед не торопился. Батон был слегка чёрствый, и он хрустел им, как сухарём. Корочки размачивал в чае, а потом шумно их сосал. «Ох, больной я сегодня что-то», — сказал сосед глухим хрипловатым голосом. Его половинка батона была съедена, и он смахнул в рот крошки со стола: «Болею я…»

«Чтоб ты подавился, ну заканчивай быстрее», — подумал Гриша, с неприязнью посмотрев на него, чуть опустив книгу, но вслух только пробурчал сочувственно.

Сосед допил второй стакан и налил третий, вылив остатки заварки. Он налил себе и в заварку кипяток. Посидел немного, подумал, а потом лениво взял вторую часть батона: крошил его, толкал кусочки в чай, а потом засовывал вместе с пальцами в рот, причмокивая и обсасывая пальцы.

Гриша подсматривал за этой безобразнейшей сценой из-за книги. Он уже не читал, а только закрывался ею, чтобы не видеть всего.

Сосед доел вторую часть батона, вылил остатки заварки себе в стакан и стал полоскать рот от застрявших в зубах крошек. Глаза его потеплели, в животе булькало, как будто включилась стиральная машина. Он осмотрел Гришу сверху донизу. «Это что у тебя за кроссовки. Хорошие? Дашь на физру побегать?» — спросил он и упал опять на кровать, повернулся к стенке и засопел.

Гриша представил себе, как его батон летит по широкому горлу соседа в желудок, который, загрузившись, включается, и белые куски начинают медленно вращаться, а потом быстрее, быстрее…

Сосед повернулся к нему: «Слушай, а тебя ночью никто не кусает? А меня вроде кусает. Может, клопы?»

Гриша не ответил. Он голодно посмотрел на пустой стол, на котором стояли три пустых стакана. Потом в окно на пустое небо. Вздохнул и вышел из комнаты, захватив с собой зубную щётку и полотенце.

В умывальнике он смочил щётку, на которой были ещё остатки зубной пасты, водой и стал тереть ей зубы. Умылся, слегка плеснув в лицо водой. «Я как Раскольников. Только тот статью про себя написал, а я нет. Ещё нет», — подумал он и, забросив полотенце и щётку в комнату, пошёл в библиотеку… Писать.

Гегемон

Кузьме дали направление в больницу, в психдиспансер. Нет, психом он не был. Пил, курил не больше других. А вот головные боли мучили, сил нет терпеть. Боль появлялась внезапно, резко, как удар обухом, а потом быстро распространялась по всей голове, и тогда жизнь заканчивалась для него — он не выдерживал и орал, не в силах терпеть эти муки. И случалось это всё чаще.

Дома ему говорили: «Не терпи, иди в больницу, а то хуже будет, крыша поедет — дурачком станешь».

«Да ну их, Козьма, не ходи. Что они тебя пугают-то: дурачком станешь. Что значит станешь? — ржали сотоварищи. — А сейчас ты кто?»

В один день он не вытерпел, отпросился с работы и пошёл в свою больницу к терапевту, та и дала направление в диспансер: полежать, пройти полное обследование.

В палате, куда его временно привели, так медсестра объяснила, стояло несколько коек, у каждой рядом тумбочка. Даже холодильник в палате был.

«Вы не бойтесь, здесь у нас больные вроде вас лежат, а не буйные психи. Они спокойные, тихие. Так что не обижайте их», — сказала и ушла. Выбрал Кузьма свободную кровать и огляделся: «Вот попал так попал. Тихие, говорит. Это они сейчас тихие. А станут буйные, и "Прощай, Кузьма": подушкой ночью придавят или воткнут что-нибудь. Нет, уж лучше пусть голова болит, зато целая. Уйду завтра же, если ещё доживу до утра».

Сидит он на кровати, осторожно соседей осматривает, пытается определить, какой из них самый буйный.

А соседи внимания на него не обращают, своими делами занимаются. Было их четверо: плешивый сидел у стола и что-то быстро писал в толстую тетрадь. Худущий, как жердь, ходил, точно цапля или этот, землемер, — туда-сюда, туда-сюда. Волосы всклоченные, торчат в стороны, брови широкие, и взгляд строгий такой, как у учителя. Один лежал под одеялом, спал, наверное. Его не разглядеть было. Четвёртый всё в окно смотрел и тихо вздыхал. Неприметный он был какой-то, кофта на нём бабья какая-то, висела, как на вешалке, волосы длинные и очки с толстыми стёклами.

Наконец Кузьму заметили.

Тот, который всё писал, бросил тетрадь и карандаш на стол и, потянувшись, быстро подошёл к нему. Внимательно оглядев его, твердо и решительно произнес: «Здравствуйте! Вы к нам надолго?»

Голос у него был приятный, только он «ре» не выговаривал чётко, как бы проглатывал.

«Начинается», — подумал Кузьма. Но ответил ровно и без видимого страха, а что ему, не такое видал, работая на стройках.

— Здорово. Кузьма, — ответил он, протягивая широкую в мозолях ладонь. — Не знаю. Не задержусь, думаю.

— Ну что же, очень хорошо. А то ведь мы, признаться, заскучали. А как там нынче на воле-то, рассказывайте.

Говорил он живо, запросто, без начальственного тона, хотя видно было, что образованный.

— А чё на воле… Весна вот, снег тает, — промямлил Кузьма.

— Природу любите? Весну? А я скучаю по осени. Вот и Карл тоже осень любит, скучает, но работу не прекращает. Да, извините, не представился: меня зовут Владимир. Карл, хватит работать, отвлекись на минуту, к нам новенький, с воли.