Чертово яблоко - [22]

— Врешь, Васька! — закричал Тихонов. — Не слушайте облыжника, господин надзиратель. Это он мне за поросенка мстит, кой, по недосмотру моего работника, проник в его огород и выжрал с гряды огурцы. Облыжник!

— Успокойтесь, любезный… Урядник, проверьте карманы гражданина Тихонова.

— Не имеете права! Городничему пожалуюсь!

Бывший бурмистр оттолкнул, было, урядника, но на Тихонова дружно насели Горохов и Курманов. Вскоре вотчинный отпускной акт, действительно сторублевого достоинства, оказался в руках надзирателя.

— Спасибо, господа. Непременно доложу о вашем усердии господину городничему Берсеневу, а сего мошенника тотчас отдаю под арест.

Слух о Стенькином подвиге прокатился по Угодичской и Сулостской волостям. Даже мужики стали приветливо здороваться с парнем.

— Ловок грачевский сынок. Не только на шалости горазд.

Настенка — на седьмом небе. Стенька-то — настоящий герой. Если б не он, ушла бы грамота новому барину, и тогда один Бог ведает, чтобы стало с вольными крестьянами. Как таким парнем не гордиться?!.. Одна беда: с последних посиделок Стенька так больше и не виделся с Настенкой, даже на улице не встречался. Уж не зазнался ли? Но он, кажется, не из зазнаек. Тогда почему? Надо ждать следующих посиделок.

Стеньку же все последние дни то вызывал к себе становой пристав Тараканов, то бурмистр Курманов, а то и квартальный надзиратель Агалавцев. Везде пришлось подписывать какие-то бумаги, ибо дело с похищением отпускной грамоты приняло нешуточный оборот, а все потому, что оно было связано с новым барином Алексеем Васильевичем Карром, который продолжал жить в каменном доме купца Емельянова, что близ Ивановской церкви.

Пожалуй, все крестьяне уезда всколыхнулись: неужели наследнику Карра все сойдет с рук? Аж из Москвы прикатил, чтобы тайком вернуть себе вольную, данную угодичским мужикам, а затем все так состряпать, что никакой грамоты и не было. Слава Богу, грамоту перехватили. А что же с их молодым барином? Отбоярился. Я — не я, и телега не моя.

Не ведали мужики, что еще заранее между Тихоновым и наследником произошел уговор: «Ты вот что, Николай Григорьевич, дело делай, но мое имя и на дыбе[36] забудь. Если промашка выйдет, прикинься простофилей. Мол, с барином никакого разговора не было. Зачем лежать отпускной грамоте в волостном правлении? Отнесу-ка я ее наследнику. Пусть фамильную честь и благородство Филиппа Алексеевича блюдет, детям и внукам рассказывает. Коль так скажешь, темницы не бойся. Может, простачком отделаешься, а если и угодишь в темницу, то много не просидишь. Если же на сговор укажешь, то за сговор грозит уголовная статья самая строгая, так и сгниешь в узилище. Ты это хорошо запомни, Николай Григорьевич.

«Мы, чай, с понятием, в темечко не колочены, барин. Имечко ваше и калеными клещами не вытянут».

Так и вышло. Тихонов получил небольшой срок, а молодой барин («ничего про сие дело и слыхом не слыхивал») лишь коротко побеседовал с квартальным и преспокойно отбыл восвояси в Москву.

С носом осталась и тетушка-генеральша, возмечтавшая о возвращении вольных хлебопашцев в крепостную зависимость.

Глава 7 БЛУД КОРНЕЯ БУКАНА

Сулость же, в отличие от Угодич, жила более тяжелой жизнью. Основная часть мужиков отбывала на стороне, в надежде заработать оброк князю Голицыну. Полновластным хозяином крестьян полагал себя приказчик Корней Букан, коренастый, чернобородый мужик с властными, свинцовыми глазами.

Оставшиеся в волости мужики откровенно побаивались приказчика. Букан безжалостно сек крестьян на своем дворе за малейшую провинность. Прекословить ему (если мужик был и прав) было бесполезно.

Жесток был Букан и к тому же великий прелюбодей. Жены, оставшиеся без мужиков, что были поприглядней да поядреней, не раз оказывались на дворе приказчика. Позовет вроде бы на помощь кухарке, а сам затащит молодую бабу в свою спальню и заставит ее оголиться, да еще с улыбочкой:

— Хочу на твои телеса глянуть.

— Да вы что, Корней Африканыч? Я и перед мужем-то стыжусь оголяться.

— Ничего, мы образа завесим, чтобы не стыдилась. Бог не увидит, значит, и греха не будет, хе-хе. Чай, соскучилась по мужней ласке? Почитай, полгода не видела своего отходника? А похоть, никак, забирает? Давай-ка начнем с вишневой наливочки.

— Благодарствую, Корней Африканыч, но вы меня к кухарке отпустите. Помогу, чем смогу.

— Какая кухарка, дуреха?.. Ложись на постель, сам раздену. Да ты куда, дура набитая? У меня не убежишь!

Сильными цепкими руками хватал бабу у двери и тащил на постель. Если баба начинала сопротивляться, то неизменно говаривал:

— Коль упорствовать будешь, оброк твоему мужику вдвое накину. Все в моей воле. Нечем будет платить твоему благоверному. Последнюю коровенку со двора сведу. Оголяйся!

Оголялась баба. Приказчик слов на ветер не бросал: царь и бог в вотчине. Коль не ляжешь в постель — без кола и двора останешься.

Тот же, ублаженный очередной жертвой, говаривал:

— Язык-то прикуси. Кухарке помогала — и все дела. А коль проболтаешься — жди беды.

Однако вся волость знала, что такое сходить к «кухарке». Одна щедротелая баба не пошла на приказчиков двор и изрядно за то поплатилась: за одну неделю сгорел стог сена, а корова чем-то отравилась и сдохла. Все поняли — проделки приказчика, но не докажешь: в стогу-де меж двор скитальцы — «табашники» заночевали, а корова чем-то объелась. То ли пастухи недоглядели, то ли сама хозяйка. Вот попробуй и не сходи к приказчиковой кухарке.