Чертово болото - [28]

Жермен говорил как во сне, не слыша звука своего голоса. Маленькая Мари все еще дрожала, но, так как сам он дрожал еще сильнее, он уже ничего не замечал. Вдруг она обернулась; лицо ее было в слезах, и она смотрела на него с упреком. Наш бедный Жермен подумал, что это последний удар; он встал и собрался было уже уйти, но тут девушка вдруг обняла его и уткнулась головой ему в грудь.

— Ах, Жермен, — прошептала она, рыдая, — вы, значит, не догадались, что я вас люблю?

Жермен, наверно, сошел бы с ума, если бы мальчуган, искавший его по всей деревне, не влетел теперь в лачугу Гильеты верхом на палке, вместе с сестренкой, сидевшей сзади и погонявшей свою воображаемую лошадку ивовым прутом. Это неожиданное вторжение заставило его очнуться. Он взял малыша на руки, поднял его и протянул своей невесте.

— Погляди, — сказал он, — своей любовью ты приносишь счастье не только мне одному!

XVIII Деревенская свадьба

На этом кончается история сватовства Жермена, которую наш искусный пахарь рассказал мне сам. Прости меня, читатель, за то, что я не сумел ее лучше перевести, ибо поистине приходится переводить со старинного и простодушного языка, употребляемого крестьянами тех мест, которые я пою (как любили говорить в старину). Люди эти говорят для нас уже слишком по-французски; со времен Рабле и Монтеня развитие нашего языка привело к тому, что мы потеряли много его былых богатств. Таковы последствия всякого прогресса, и с этим приходится мириться. Но как приятно бывает слышать все эти живописные обороты, которые еще в ходу на издревле обжитых землях центральной Франции; тем более что забавная витиеватость речи хорошо передает спокойный и слегка насмешливый характер наших крестьян. Правда, кое-какие драгоценные остатки этих патриархальных выражений сохранились еще в Турени. Но Турень очень цивилизовалась в эпоху Возрождения и в последующие столетия. Там выросли замки, пролегли дороги, край заполнился приезжими, и все пришло в движение. Берри остался таким, каким был, и мне думается, что после Бретани и некоторых провинций на крайнем юге Франции это область, лучше всего сохранившая свою старину. Некоторые из беррийских обычаев настолько удивительны и любопытны, что я надеюсь еще немного поразвлечь тебя, дорогой читатель, если ты позволишь мне описать во всех подробностях деревенскую свадьбу — свадьбу Жермена, на которой я имел удовольствие присутствовать несколько лет назад.

Ибо, к сожалению, все на свете проходит. Только на моей памяти в образе мыслей и в обычаях моей деревни произошло больше перемен, чем за целые столетия, предшествовавшие революции. Исчезла уже добрая половина тех кельтских, языческих или средневековых обычаев, которые были еще в полной силе в пору моего детства. Пройдут еще, может быть, год или два, и железные дороги протянутся по нашим глубоким долинам, с быстротою молнии унося наши старинные традиции и чудесные легенды.

Это было зимою, приближалась масленица — время, которое в наших краях считается самым подходящим и удобным для того, чтобы справлять свадьбу. Летом людям некогда, работа на ферме такова, что ее нельзя прерывать даже на три дня, не говоря уже о нескольких днях, потребных на то, чтобы прийти в себя после хмеля, от которого мутится в голове и наливаются тяжестью ноги.

Я сидел под большим колпаком старинного кухонного очага, когда выстрелы из пистолета, лай собак и пронзительные звуки волынки известили меня о приближении жениха и невесты. Вскоре дед и бабка Морисы, Жермен и маленькая Мари в сопровождении Жака и его жены, самых близких родных и крестных отцов и матерей жениха и невесты торжественно вошли во двор.

Маленькая Мари, не успевшая еще получить свадебных подарков, была в лучшем из своих скромных нарядов: в темном платье грубого сукна, в белом платке с большими яркими разводами, в передничке из инкарната — красного ситца, очень принятого в те времена, но который в наши дни никто не станет носить, в повязке из белоснежной кисеи той особой, по счастью сохранившейся, формы, которая напоминает уборы Анны Болейн и Агнессы Сорель. На лице ее были написаны молодость и счастье, и к этому не примешивалось ни малейшей гордости, хоть ей, разумеется, и было чем гордиться. Жермен был с ней почтителен и нежен, как юный Иаков, повстречавший Рахиль у колодезя Лавана. Любая другая девушка на ее месте заважничала бы и смотрела бы на всех с торжествующим видом, ибо во всех слоях общества кое-что да значит, когда на тебе женятся ради одних только прекрасных глаз. Но глаза молодой девушки, влажные от слез, светились любовью; видно было, что чувство захватывало ее целиком и что ей некогда обращать внимание на то, что будут говорить о ней люди. Ее прелестная решимость не покинула ее и на этот раз, но вместе с тем она была само простосердечие, сама доброта. Она была далека от того, чтобы кичиться своим успехом, к ощущению собственной силы не примешивалось и тени себялюбия.

Когда юные подруги спрашивали, хорошо ли у нее на душе, Мари решительно отвечала им:

— Ну, конечно же! Нечего мне бога гневить!

И сколько я ни видел в жизни невест, такой очаровательной не припомню.