Чёртов меч - [5]

Аллочка сломалась.

— Я устала, — сказала она плаксиво. — Очень.

— Тяжелее авторучки ничего не поднимала? В городе по асфальту привыкла разгуливать?

— Я домой хочу! — вырвалось у Аллочки из самого сердца. — Я ни фига не выспалась! У нас сейчас ночь! У меня голова болит. Ты мне все плечи оттянул!

— Ты самой паршивой подружки самой замурзанной своей героини не стоишь, — брезгливо процедил меч. — «Я домо-оой хочу!» — проблеял он глумливо. — Курица! Во-первых, мы не можем, пока ты не выполнишь миссию. А во-вторых, если ты такая жалкая, то мы её не выполним никогда! Я поражаюсь на тебя: пишешь про сильных, а сама сопля соплёй…

В душе у Аллочки зародилась и начала подниматься Волна Силы — она рассердилась.

— Ах, так! — сказала она с сердцем. — Ну ладно. Я вот отдышусь — и покажу тебе, на что я способна. Ёще всякая железяка меня будет соплёй называть…

Она присела на мох — но тут же вскочила, ощутив, как сквозь брючки просачивается непонятно откуда взявшаяся влага. Поискала глазами, нашла опрокинутый ствол. Уселась на него и начала ревизию своего имущества.

Аллочка сняла розовую курточку, положила меч рядом — и жить сразу стало полегче. Потом заглянула в сумочку.

Каждая мелочь теперь казалась лишним весом, и Аллочка старательно отделила нужное от ненужного. К нужному отошли дезодорант, пачка предметов того свойства, которое автор затрудняется назвать в печатной речи, но которое легко характеризуют рекламные ролики, походный маникюрный наборчик и мобильный телефон. К ненужному были отброшены косметичка с тушью, помадой и пудреницей, из которой извлекли лишь крохотное зеркальце, пара использованных батареек, пустой пакетик от конфет, флакончик с туалетной водой, оставшейся только на донышке, футляр с дисконтными карточками, большой блестящий бумажник, розовый и в стразиках, и зарядное устройство для телефона. Аллочка, вдруг осенённая практической сметкой, решила, что сам телефон ещё может для чего-нибудь сгодиться, пока не сел его аккумулятор, а вот найти в мире фэнтези электрическую розетку для подзарядки ей вряд ли удастся.

Засунув в рот последний пластик мятной жевательной резинки и скомкав фантик, Аллочка задумалась, бросить ей курточку или взять с собой. Курточка казалась нестерпимой тяжестью, но это была Аллочкина любимая курточка.

— Брось, не мучайся, — вмешался меч. — Окажешься при дворе — у тебя сто таких будет.

— Ага, сейчас, — фыркнула Аллочка. — Да тут и одну-то не сошьют такую! Тут, небось, только плащи и кринолины…

— А тебе что больше нравится, — резонно заметил меч, — одеяние героини или эта поганая турецкая куртейка, которую ты на рынке по дешёвке покупала?

Аллочка приняла решение. Она твёрдой рукой пришлёпнула комара, повесила курточку на валежник, взгромоздила меч за спину и, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась дальше, радуясь тому, насколько легче стало идти.

Только жалела, что перед путешествием в другой мир не купила себе хорошие кроссовки, а лучше — резиновые сапоги. Но кто же знал, что придётся бродить пешком по лесу!

— Молодец, — снисходительно похвалил меч. — Вон, видишь, просвет между деревьями? Это тракт, по нему мы выйдем к деревне.

Аллочка вздрогнула от радости, как лошадь, учуявшая близость конюшни, и заковыляла бодрее.

Мало-помалу деревья расступились. Неширокая грунтовая дорога вела куда-то между сосновыми стенами, а над ней плыли июльские пушистые облака.

Песнь третья, в которой Избранная встречается с мирными поселянами

Староста Эдхорт немало видел на своём веку.

Деревенька Погорелка стояла на проезжем тракте, рукой подать от графской усадьбы; ещё неподалёку располагался мужской монастырь Благорастворения Воздухов, где при настоятеле состоял сам Отец Уорвик, старый Советник Небесный, удалившийся на покой и искавший безмолвия. Разумеется, при таком местоположении с безмолвием и в самой Погорелке, и в её окрестностях было тяжеловато.

Трёх сыновей старосты Эдхорта забрали в солдаты во время войны с гоблинами; домой вернулся только младший, без ноги, с вечно серьёзным напряжённым лицом. Помогать отцу и матери в поле калека не мог, но, как оказалось, научился отменно шорничать и целыми днями мастерил из обрезков кожи, сидя на крыльце и прислонив костыль к резному столбу за своей спиной. Старшую дочь старосты взяли служить в графские покои. Из особой милости граф выдал её замуж за виночерпия. Через четыре месяца после свадьбы у неё родились близнецы с остренькими, бледными, аристократическими мордашками; в деревне старосте очень завидовали — у его внуков был отец, в церкви венчанный. Правда, младшую дочь Эдхотра проезжавшие по тракту и остановившиеся на постоялом дворе важные господа поймали, когда она шла с поля, притащили в трактир и заставили целую ночь пить с ними вино и петь песни; младшая должна была родить вот-вот, и случая выдать её замуж не предвиделось. Но в общем, старосте более или менее повезло с детьми.

На бедность староста тоже не жаловался. Его дом ни разу не горел, даже когда передовой отряд гоблинов верхом на своих рыжих козлах пронёсся по тракту, рассыпая зажигательные стрелы куда придётся. От голода в засуху померла только тёща Эдхорта, которой, положа руку на сердце, туда была и дорога. В давнишнюю холеру вообще протянул ноги один безымянный младенец, которого уже задним числом назвали Януаром и которому, по большому счёту, повезло оставить юдоль скорбей безгрешным. В общем, староста, человек бывалый и практический, считал себя везунчиком, угодным Богу и всем святым, и не очень-то верил в страшные мистические напасти.