Чёрный всадник - [9]

Хуторяне начали боязливо подходить, сбиваясь в одну большую толпу. Их плотно окружили конные татары.

Многогрешный придержал коня. Вперёд выехал полковник Яненченко.

— Люди! — Голос у него был резкий, сильный. — Мы пришли сюда, на Левобережье, не как враги, а как ваши освободители! Большинство из вас — выходцы, беженцы с правого берега… Каждому мила своя сторонка. Так вот, мы даём вам возможность возвращаться назад, на свою родину, что ждёт не дождётся ваших работящих рук. Там, на Корсунщине, Богуславщине, Уманщине, Винничине, ваши хаты, нивы, пруды и озера, там — могилы ваших дедов и прадедов!.. Даже дикие звери любят свой край… А вы же люди! Мы обещаем вам защиту от врага! Вы будете свободными! Бери земли сколько хочешь! Селись где хочешь! Никто не будет вымогать у вас ни подушных, ни мельничных, ни дорожных податей, которые вы платите здесь! Не будет там ни гетманских кабаков, которые ввёл ненавистный всем попович[11], ни воеводских постоев!.. Так вот, забирайте своё добро, запрягайте в сани коней или волов, усаживайте детей и стариков и айда с богом в путь!

Толпа колыхнулась. Поднялся ропот. Радость, вспыхнувшая было, что это не басурманская неволя, начала постепенно гаснуть. Куда ехать? Как покинуть свои хаты, риги, повети, поля, засеянные озимыми? Что ждёт их в новом краю? Голод, холод, свирепые плети? Ведь всем известно, что на Правобережье почти все сожжено, истоптано, уничтожено!.. К каким же это молочным рекам с кисельными берегами приведёт их этот сладкоречивый полковник?

Среди женщин послышалось всхлипывание. Потом одна из них заголосила. Глухо зарокотало басовитое мужское недовольство.

Из толпы вперёд протиснулся Иваник. Зинка схватила его за рукав свитки, чтобы задержать, но муж отмахнулся от неё и остановился напротив полковника.

— А если, примером, знаешь-понимаешь, я отсюда никуда не хочу ехать, любезный пан полковник? А? Как быть тогда? Могу ли я остаться с семьёй тут?

Он поклонился полковнику в пояс и, выпрямившись, мял в руках кудлатую овечью шапку, почтительно ожидая ответа.

Яненченко смерил его тяжёлым, суровым взглядом.

— Ни одна живая душа здесь не останется! Поедут все!..

— Но почему же? Я здесь, туточки, знаешь-понимаешь, попривык, обжился… И не хочу вертаться, примером, на свою Уманщину, где турки и татары с Дорошенком все напрочь вытоптали, спалили, а людей либо забрали в полон, либо порешили… Там сейчас небось одни волки воют на пустошах да вороньё кружит над безлюдной степью…

Яненченко ещё сильней нахмурился:

— Поедешь, выродок! Ты слышишь? Поедешь! Мы силой заберём от Самойловича весь народ и переведём на ту сторону! Заселим Правобережье!..

— Гм, заберёте, знамо, если совладаете, — твердил своё упрямый человечек, снова кланяясь полковнику. — Да только…

Иваник не успел закончить своей мысли, Яненченко вмиг выхватил из ножен саблю и занёс над головой. Ярость исказила полковничье лицо. В чёрных глазах сверкнул огонь.

— Заткнись, шут!

И он не сдержал бы руки…

— Пан полковник! — закричала, вырываясь из толпы, Зинка, могучей фигурой оттесняя мужа. — У меня ж двое деток!..

Яненченко заколебался на какое-то мгновение, потом медленно, словно нехотя, убрал саблю в ножны.

— Так вот мой приказ! — бросил в толпу. — Все мужчины и дети останутся здесь, а женщины и старики пойдут домой и запрягут коней или волов, заберут одежду да пожитки — и в путь!.. До Корсуня вас будет сопровождать отряд пана хорунжего! Кто вздумает сбежать, пускай сперва убедится, крепко ли держится голова на плечах! Наши друзья быстренько отделят её от тела! Или же заарканят и потащат в Крым или Буджак!.. Пан хорунжий, ты слышишь?

Многогрешный кивнул.

Спустя какой-то час обоз саней, нагруженных домашним скарбом хуторян, с отарой овец и стадом скотины выехал из Дубовой Балки в сопровождении изрядного конного отряда.

Выбравшись по подъёму на гору, люди оглянулись назад, чтобы в последний раз взглянуть на родное жилище. И не поверили своим глазам: весь хутор пылал! По улицам метались всадники с факелами в руках, и за ними вспыхивали соломенные и камышовые крыши хат, поветей, риг. До неба взлетали малиновые языки пламени над стожками сена и соломы. Буро-сизый дым расстилался по широкой долине Сулы, покрывая искристо-белый снег чёрным пеплом.

Обоз остановился. Заплакали дети, заголосили женщины. Мужчины в бессильном гневе сжимали кулаки. В огне гибло их имущество, нажитое тяжким трудом. Теперь у них не было никакого пристанища на всем этом холодном безбрежном свете.

— Айда! Айда! — закричали конвоиры. — Трогайте, грязные свиньи!

Обоз двинулся вновь.

Дед Оноприй со своими санями оказался в голове обоза. Он с трудом брёл вместе с другими мужчинами непротоптанной целиной, щёлкал кнутом над серыми волами. Женщины сидели на санях, а Яцько шёл чуть сзади, исподлобья поглядывая то на всадников, которые конвоировали хуторян, то на чернеющее редколесье, где — он хорошо помнил — начинаются глубокие овраги.

Когда обоз приблизился к лесу, парнишка внезапно рванулся в сторону и во весь дух, как заяц, помчался прочь.

— Стой! Куда ты? Убьют башибузуки! — крикнул дед Оноприй.