Чёрный ураган - [17]

Томпсон нахмурился:

— Гарриет Росс продать за шестьсот долларов! Немыслимо!

— Заметьте, сэр, что за неё платят, как за взрослого мужчину.

— Немыслимо! — повторил доктор почти обиженным голосом. — Эти торгаши не понимают, что воспитать негра стоит большого труда. Они думают, что господь посылает нам полевые руки с неба. Мы труженики!

— Разрешите сказать, сэр, что это всё-таки не негр, а негритянка, да ещё с дурным характером…

— Какое мне дело до её характера! — возмутился доктор. — Данкен Стюарт предлагал мне за неё вдвое больше! Если цены упали, то я могу подождать, пока они поднимутся. Продайте вместо неё двух девок поздоровее.

— Можно было бы продать Джейн Баули для домашних услуг, — мечтательно сказал Хопкинс. — Дали бы все шестьсот, пожалуй…

— Дочь Устричного Билла? Вы удивляете меня, Хопкинс! Остаётся продать фамильное серебро и лучших лошадей. Нельзя же всё продавать!

— Вы знаете моё мнение, сэр. Я думаю, что именно эти изнеженные горничные в передничках и создали нам славу покровителей негров. Эти девушки скоро начнут душиться гелиотропом и ходить в театр. А зачем они нужны?

— Затем же, зачем нужен каменный подъезд вместо деревянного крыльца. Именно затем, чтобы нас, землевладельцев старинного штата Мэриленд, не смешивали с фермерами и всяким сбродом, который приезжает к нам из-за океана!

Томпсон откинулся на спинку дивана и распушил бакенбарды. На лице его появилось такое величие, что Хопкинс не стал с ним спорить и углубился в список очередных жертв «большой продажи».

Когда было оглашено завещание Эдварда Бродаса, в котором ясно было написано: «…предоставляю принадлежащему мне цветному мужчине Сэмюэлю Грину-старшему, прозванному Книжником, свободу от личной зависимости, не распространяющуюся на его детей»… — когда было оглашено это завещание, Книжник стоял в дверях вместе с группой негров — домашних слуг, допущенных к торжественной церемонии.

Слова эти прозвучали для него, как труба Страшного суда.

Он закрыл лицо руками и убежал в лес. Там он упал на траву и некоторое время плакал. Потом он стал целовать землю, и траву, и листья на кустах, и корни деревьев. Потом он обессилел и долго лежал на спине, глядя на бледно-голубое небо, по которому морской ветер медленно гнал высокие розовые облака.

— Свободен, — повторял он, — свободен, свободен!.. Могу уехать или остаться. Могу идти куда хочу. Делать что хочу. Я! Хочу! Могу! Имею право! Я…

Слова путались у него на языке. Книжнику было уже больше сорока лет. В течение этих сорока лет он привык к мысли о том, что со дня рождения попал в тюрьму, из которой нет выхода. И вот — невидимая тюремная стена рухнула. Ему, Сэму Грину-старшему, предоставлено право надеяться и думать о завтрашнем дне.

Всё это было так сложно, что Сэм не в состоянии был в этом разобраться. Казалось, кругом ничто не изменилось: воздух был тот же, и лес тот же, и трава та же, и церковный колокол в Бактауне звонил всё тем же вялым, надтреснутым звуком. Но во всём этом было что-то новое, невиданное, удивительное и даже пугающее.

Можно начать жить по-новому и в сорок лет. Говорят, даже в пятьдесят ещё не поздно. Вот если пристроить мальчишку… Сэм провёл рукой по лицу. В завещании ясно сказано: «…не распространяющуюся на его детей». Сэм Грин-младший остаётся рабом.

Бросить сына и уехать нельзя. Но Книжник и не мечтал о том, чтобы уехать. Он останется здесь. Он будет просыпаться и думать о том, что он больше не раб. Весь день он будет ходить выпрямившись. Если на него внимательно посмотрит белый, он не будет больше отводить глаза. Он взглянет в лицо белому и скажет: «Добрый день, сэр». Вечером он будет засыпать с мыслью о том, что он больше не раб. Он будет носить свою свободу, как щит господень…

Тут Книжник вспомнил, что не успел возблагодарить господа за освобождение. Он покачал головой, стал на колени и пытался произнести «благословен еси, создатель», но слова не шли у него с языка. В таких случаях хорошо помогает святая библия, нужно только вспомнить подходящий текст. «Пойте господу, вся земля, благовествуйте изо дня в день спасение его». Нет, как будто не то. «О сём радуйтесь»… Нет, опять не то. «Благодарение за всех человеков»… За всех людей? И за тех, кто остался в рабстве? За что же благодарить?

У Сэма Грина сжалось сердце. Итак, он будет теперь один среди рабов и рабовладельцев. Рабы будут завидовать ему, а рабовладельцы будут его презирать. Может ли он считать себя американцем? Он родился в Америке, он прожил всю жизнь в Америке, он свободный человек, но он не американец. Как это понять?

Книжник поднялся с земли и побрёл в посёлок с опущенной головой.

Первый человек, которого он встретил, был Устричный Билл,! Тот посмотрел на свободного Сэма, громко щёлкнул языком и прошёл мимо.

Вторым человеком был Хопкинс. Поравнявшись с ним, Сэм поднял голову, посмотрел надсмотрщику в глаза и произнёс: «Добрый день, сэр».

Хопкинс усмехнулся, поднял плеть, без особого ожесточения ударил Сэма по лицу и поехал дальше.

Свободный человек закрыл лицо руками и побежал в свою хижину. Там он лежал сутки лицом вниз, ничего не ел и только изредка стонал.