Черный тюльпан. Капитан Памфил. История моих животных - [212]

— На дровяном складе.

— Хорошо, Мишель, идите; я пойду за вами.

Я влез в штаны и куртку, сунул ноги в домашние туфли и вышел.

Мне надо было только выйти за порог, чтобы оказаться на соседнем дровяном складе.

Мишель одной рукой тянул за цепь Катилину, а в другой держал орудие, первое время остававшееся для меня совершенно непонятным.

Это была перекладина из сырого дерева, расколотая посередине; к ней была привязана за шею черная курица — единственная из моих одиннадцати кур, обладавшая такой окраской.

— Если вы пожелаете взглянуть на жертв, — предложил Мишель, — они разложены на столе в столовой.

Я взглянул на стол и в самом деле увидел все мое несчастное пернатое семейство, окровавленное, растерзанное, покрытое грязью.

Я перевел взгляд от стола на Катилину, которого это душераздирающее зрелище оставляло, казалось, совершенно равнодушным.

Его жестокосердие помогло мне решиться.

— Ну, Мишель, — сказал я, — пошли.

Мы вышли.

Был час казни — четыре часа утра.

Мы вошли на пустой дровяной склад и закрыли дверь.

— Так… Теперь, — сказал Мишель, потянув за цепь, — если вы подержите его за ошейник, то увидите, что будет.

Я взял Каталину за ошейник; Мишель схватил его за хвост и, не обращая внимания на рычание, ножом расширил щель в дереве и просунул в нее десять сантиметров хвоста Катилины.

— Отпускайте, сударь — сказал он.

И когда я отпустил ошейник, он одновременно выпустил из рук деревяшку: сжавшись, она больно ущемила преступника за хвост.

Каталина с воплем бросился бежать.

Но он был в плену.

Дерево слишком крепко держало пса за хвост, чтобы какое-нибудь препятствие могло избавить его от этого нового "лекарства".

В то же время курица, крепко привязанная к палке, раскачиваясь от его прыжков, вспрыгивала ему на спину, падала, затем соскакивала ему на плечи, и Катилина, обманутый этой видимостью жизни, решил: это она клюет его, причиняя ему такую боль.

Боль возрастала со скоростью бега; Каталина приходил все в большее смятение. Он останавливался, оборачивался, яростно кусал курицу, затем, решив, что она мертва, снова пускался бежать. Но этот минутный отдых приносил ему лишь более острую боль. Он завизжал: меня это разжалобило, но Мишель оставался непреклонным. Совершенно обезумевший Катилина бросался на штабеля дров, на стены, скрывался, показывался вновь, гонка делалась все более бешеной до тех пор, пока наконец он — задыхающийся, измученный, побежденный, не в силах больше шага ступить — со стоном не упал на землю.

Тогда Мишель, приблизившись к нему, снова расширил трещину в куске дерева ножом и извлек оттуда окровавленный хвост животного, но оно словно не почувствовало улучшения после окончания пытки.

Мне показалось, что Катилина мертв.

Я подошел к нему: лапы у него были вытянуты, как у загнанного борзыми зайца; один глаз был открыт, и только в нем еще сохранилась искорка жизни, говорившая скорее о присутствии воли, чем силы.

— Мишель, — сказал я, — возьмите кувшин с водой и вылейте ему на голову.

Мишель огляделся. В каком-то чане он заметил воду, набрал ее в пригоршню и вылил на голову Каталине.

Тот чихнул и встряхнул головой — только и всего.

— Ах, сударь, — сказал Мишель, — не слишком ли много чести для этого разбойника. Отнесем его домой, и, если ему суждено оправиться, он оправится.

С этими словами Мишель взял Катилину за загривок, отнес его к дому и бросил на садовой лужайке.

Случай нам помог: во время истязания Каталины небо заволоклось тучами, как во время пира Фиеста.

Правда, поскольку для такого заурядного события гроза — это слишком много и люди из гордости приберегают гром для себя, начался дождь, но без грома и молний.

Дождь постепенно пронял застывшее тело Катилины; он потянулся, затем встал на все четыре лапы, но не смог удержаться, сел и оставался неподвижным, с потухшим взглядом, в состоянии полного бесчувствия.

— Мишель, — сказал я, — думаю, урок оказался слишком жестоким.

Мишель подошел к Катилине, который при этом не выказал ни малейшего страха, приподнял ему губы, открыл и снова закрыл глаза, прокричал ему в уши его кличку.

Никакого впечатления.

— Сударь, — сказал он мне. — Катилина повредился в уме, надо послать его к Санфуршу.

Как известно, Санфурш — это собачий Эскироль. В тот же день Катилину отправили к Санфуршу.

XLVII ГЛАВА, В КОТОРОЙ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ ТО, ЧТО МЫ ГОВОРИЛИ О СХОДСТВЕ ГИБЕЛИ ФЛОРЫ СО СМЕРТЬЮ ЭВРИДИКИ

Вы помните, что мои осерские друзья предложили задержать начало охоты до десятого сентября.

Я написал им, что приеду седьмого вечером и, следовательно, открытие может состояться восьмого.

На этот раз я рассчитывал дольше пробыть в Сен-Бри и взял с собой работы на две-три недели.

Мы так много говорили об охоте, что я не стану утомлять читателей подробностями. Скажу только, что через три недели, увидев довольно заметную беременность Флоры, я попросил моего друга Шарпийона оставить ее в деревне до тех пор, пока она не ощенится.

Шарпийон, знавший, что дети Флоры — потомство Причарда и признавший свою вину перед их отцом, попросил у меня вместо платы за проживание и прокорм права выбрать из помета. Я в свою очередь поставил условие: ни одного щенка не должны утопить, как делают обычно под тем предлогом, что мать слишком слаба для того, чтобы их выкормить.