Черный саквояж. Куклы из космоса - [5]

2

Утром Томат встал затемно и отправился с Христо ловить рыбу. Так что пропажи пластинки он не заметил. Я вздохнул с облегчением, потому что я умею забывать о неприятностях, если они случаются не немедленно, и пошел к школе.

Хоть было лишь начало восьмого, все уже поднялись. Все были возбуждены, как будто нашли на раскопке статую Венеры. Двери в гараж были широко открыты, там суетились Макар с Кроликом, Игоречек разговаривал с Маниным.

Потом Манин обратился к нам.

— Коллеги, — сказал он. — У нас есть еще несколько минут и я сейчас хочу сделать вам сообщение. Давайте пойдем в столовую.

Мы пошли за ним в школьную столовую и расселись на небольших стульях у покрытых пластиком столов. Манин встал у раздачи, где стояли горой еще немытые тарелки, закурил, потом сказал:

— Не обижайтесь, что я раньше вам обо всем не рассказал. Хотя многие уже слышали об опытах нашего гостя. Но все еще было покрыто туманом неизвестности. Сегодня же он должен рассеяться.

Туман неизвестности — это Манин хорошо сказал. Я люблю таинственные слова. Меня и археология привлекает своей таинственностью. Ты никогда не знаешь, что тебе откроется за поворотом. Сами понимаете, нам всем хочется открыть какой-нибудь храм или богатое захоронение. Все археологи любят посетовать: ах, не дай бог нам богатое захоронение. Мы ненавидим эти золотые украшения и бриллиантовые короны. Сразу приедет фининспектор, надо охрану ставить и это проклятое золото затмевает чисто научное значение наших раскопок. Одна надпись, даже неполная, дороже всего золота мира. Но я думаю, что они лицемерят. В самом деле тому же великому Манину всегда приятно, когда про него говорят: это тот человек, который откопал волшебный клад в кургане Седая могила. Там было восемь ваз и так далее… А кто читает археологические отчеты? Только такие любители, как я. Кстати, Манин обещал мне осенью прислать своя статьи за последние годы. Думаю, не обманет.

Ну вот, я и отвлекся. Я и на уроках отвлекаюсь. Я как-то плыл на МРТ в Таганрог, стоял на палубе, задумался и мне показалось, что я на берегу. Я сделал шаг вперед и нырнул в воду. Хорошо еще, что плаваю как рыба.

— Принцип изобретения нашего дорогого гостя, — продолжал между тем Манин, — заключается в том, что при изготовлении любого предмета нарушается не только форма исходного сырья, но и неуловимые обычными приборами связи в самих молекулах. Вот эта амфора, которую вчера отыскал наш Костя, — тут я немного покраснел, потому что приятно, когда Манин помнит о твоих скромных заслугах, — когда-то была куском глины. Потом ее замесили, положили на гончарный круг, вылепили, затем сунули в печку, обожгли, раскрасили. В принципе это все тот же кусок глины. Но в ином облике. По химическому составу амфора не отличается от глины, из которой она сделана. Но эта глина помнит, какой она была когда-то.

С философской точки зрения тут что-то было. Я так и сказал, хоть не к лицу простому рабочему, не достигшему совершеннолетия, перебивать профессора. Но у нас демократия.

— Давайте не будем углубляться в философию, — сказал Манин, выслушав меня. Шурочка почему-то хихикнула, можно подумать, что вчера вечером она со мной вовсе не танцевала. Ну я и закрылся в себе.

— Мне важен принцип, — сказал Манин. — Я хочу, чтобы вы его поняли так, как его понял я. Технических деталей процесса мы не поймем.

Это вы не поймете, хотел бы я добавить, но, разумеется, промолчал. Хватит с меня Шурочкиных улыбок. Но ведь Макар-то понял лучше любого профессора. Иначе бы эту установку готовил бы к работе Манин, а не Макар.

— Каждая вещь, — сказал Манин, — имеет память. Это не память в понимании живых существ, а память молекулярная. Моя рубашка помнит, что была когда-то коробочкой хлопка, этот стол помнит, что рос в лесу, даже песчинка на берегу помнит о том, что была частью расплавленной магмы.

Эта идея всем понравилась и некоторые студенты начали шутить, потому что люди такого склада всегда стараются шуткой скрыть свою растерянность перед сложностью мира. Я замечал это и раньше. Я же становлюсь совершенно серьезен. И сразу перехожу к сути дела.

— Если бы предметы помнили о своем прошлом, то теоретически можно их заставить это прошлое нам показать, — сказал я.

Некоторые засмеялись вслух, а Манин сказал:

— Костя, от того, что Макар тебе рассказал все раньше, не исходит, что ты можешь демонстрировать так называемое знание.

— Чего! — я даже возмутился. — Макар мне ни слова не сказал. Я сам догадался.

Тут все на меня зашикали. В человеческом обществе все теоретически равны, но попробуй только оказаться умнее окружающих. Сожрут. Так что я окончательно и бесповоротно замолчал и даже хотел уйти, но пересилил себя. И остался.

— Ладно, — сказал Манин, — пошли в гараж.

Шурочка подошла ко мне, потому что я отстал. И сказала:

— Скажи, вы, акселераты, обязательно должны свой нос всюду совать?

— Я думал, — ответил я с достоинством, — что нахожусь в демократическом коллективе и получил по носу. Заслуженно.

— Демократия не означает неуважения, — заметила Шурочка. — Мальчикам не следует стараться быть умнее, чем академики. Всему свое время. Тебе надо еще учиться, учиться и учиться…