Черный передел. Книга 2 - [13]

– Понятно, понятно. Выходит, и в нашем захолустье появились эти, как их, вымогатели?

– Мы не вымогатели, а охрана.

– Охрана – это здорово, – скривил губы коммерсант. – И сколько вы хотите получать с меня за это?

– В нашу пользу будешь ежемесячно отстегивать всего по пять процентов с чистого дохода. У нас, запомни, справедливый девиз: «Берем с каждого столько, чтобы не разорить коммерсанта и себя не обидеть».

– А тебе, мужик, советую: сюда ко мне больше не заходи, а то…

– Зачем так худо говоришь? – Чернявый, с кавказским профилем рэкетир, наверное, подслушивал их разговор за дверью, ворвался, как буйный. Худо говоришь, хозяин. Деньги платить за охрану не будешь, всю жизнь на аптеку работать будешь! – С размаху ударил железной тростью по телефону, белые брызги разлетелись по кабинетику.

– Жаль, друг, что ты такой упрямый и неразумный! – Джон встал. – Значит, так: для начала мы попортим часть товара, подожжем твою точку, а потом… – не успел докончить фразы, в дверь часто-часто забарабанили. Джон и кавказец переглянулись: «Кого там еще нелегкая несет? На двери – табличка „Закрыто на обед“.

– Иди, скажи, что точка закрыта! – сурово приказал Джон хозяину. – Да смотри, не делай глупостей! – Вытянул из кармана пиджака тяжелый, отливающий синевой пистолет.

– Открывай, милиция! – раздалось из-за дверей. – Живо открывай! За сопротивление при исполнении сами знаете, что бывает. Последний раз приказываю! Дверь взломаем!

– Показывай запасной выход! – Джон приставил к груди хозяина пистолет.

– Чего рожи строишь? – Кавказец подскочил к хозяину и с размаху ударил в живот. – Показывай ход!

– Тупик, братцы-рэкетиры! – с откровенной издевкой произнес хозяин. – Я же толковал вам, суслики, не по зубам «Лигма», не послушали старшего. Сядьте! И тихо! – разом взял в свои руки инициативу. Без сопротивления отобрал у Джона пистолет, сунул в ящик своего стола. Джон вздохнул с явным облегчением, хоть оружия при нем не окажется. Хозяин же, отстранив оторопевшего кавказца, подошел к двери, откинул щеколду. В магазинчик ввалились люди в милицейской форме. Впереди всех, с коротким автоматом, капитан со шрамом через всю щеку.

– Всем оставаться на местах! Лицом к стене! Обыскать!

Милиционеры действовали на редкость деловито, но без спешки. Финский нож, нунчаки, деньги сложили на край стола.

– Вымогатели?

– Мелкая сошка! Засадить их надобно, чтобы не мешали настоящим людям работать! – дружески подмигнул хозяин капитану.

– Сделаем!

На пороге, когда неудачливых рэкетиров увели, суровый капитан обернулся, показав хозяину большой палец, дескать, все в полном порядке. Владелец магазина заулыбался в ответ, поднял в знак благодарности правую руку. Хозяин вернулся к столу, достал пистолет, долго вертел его в руках, ища марку оружия, не нашел, вновь спрятал пистолет в ящик. Ухмыльнулся: «Вшивота! Пискари! Пришли за добычей, а ушли… Да и мне оружие подкинули». Он нагнулся, внимательно осмотрел тщательно замаскированную кнопку под столом. В случае тревоги легкое нажатие и… все патрульные машины в городе получали сигнал тревоги. Компаньоны не обманули. Новейшая сигнализация английской фирмы «Фокс-ленд» сработала отменно…

* * *

Первый секретарь обкома Петр Кирыч Щелочихин пребывал в этот жаркий августовский день в прескверном настроении. «Все загнило, все! Да и умы партийцев вывернулись наизнанку. – Мысленно матерно выругался. – Мебель, торговля, прилавки стали девственно пусты. Что делается, одному Господу Богу известно».

Петр Кирыч, закрыв глаза, посидел неподвижно в старом черном кресле, потом уставился на портрет нового лидера партии. Портрет оказался на сей раз по размеру чуть меньше, чем портреты прежних вождей, и на стене образовалась белая полоса вокруг горбачевского изображения. На Пленуме ЦК, откуда Петр Кирыч только утром приехал, Михаил Сергеевич показался обеспокоенным, суетливым, размахивал руками, то и дело оглядывался на Александра Яковлева, видимо, ждал либо подсказки, либо одобрения. Члены пленума тоже изменили обычной манере: раньше, когда генсек говорил, все его слова воспринимались на веру, под аплодисменты, а тут… потихоньку роптали, а некоторые осмеливались даже подавать голоса, возражая Генеральному. Да и то верно, партия зашаталась, монолит дал трещину. Ждали от Горбачева решительных действий, жесткого кулака, все еще надеялись на молодость, на партийную закваску, не чета был прежним старцам вроде Черненко, а Михаил Сергеевич явно разочаровывал. Говорил много, темпераментно размахивал руками, жаль, до сердца, до разума не доходил смысл сказанного. Словно ватным одеялом прикрывался звонкими фразами о новом демократическом государстве, о крахе тоталитаризма. Однако все это воспринималось безразлично. Неужто генсек не понимал, чего хотели от него члены пленума? В стране нарастает опасное брожение, под первыми секретарями обкомов шатаются кресла. В Союз мутным потоком хлынула чуждая нашей идеологии, нашему строю литература, кино, телевидение. Все понимают нынче свободу как возможность, не работая, роскошно жить. Так не бывает. «Эх, был бы сейчас жив Леонид Ильич Брежнев! – Петр Кирыч сокрушенно вздохнул, припоминая задушевную беседу, когда вместе с дядей Николаем Анисимовичем был у Брежнева в гостях. – Вот это был человек! Сам жил на широкую ногу, народ жил и пил от пуза, страна вроде как бы попала в счастливую полосу: повсюду шли бесконечные банкеты, ни единый деловой разговор не начинался без застолья. Мало-мальски заметные работники не оставались без наград и премий. Словом, жили, как живут в цивилизованных странах. И странное дело, словно имелась у Брежнева скатерть-самобранка. Всем всего вдоволь хватало. И внешние долги были мизерными, о них и вспоминать было смешно. А теперь… Смех и грех! На улицах появляться без охраны стало страшно – жулики жуликами, да и честной народ озлоблен, рыскают люди с утра до вечера по магазинам, стоят в очередях за буханкой хлеба, а все остальное, что еще недавно было в любом холодильнике, словно корова языком слизнула. Бывало, в воркутинских лагерях, в „кормушках“ для зеков, и то было больше жратвы, чем в нынешних роскошно отделанных универсамах…»