Черный кандидат - [7]

Уинстон оттолкнул Фарика.

– Ты бредишь.

Ничуть не обескураженный, Фарик продолжил, заходясь в рекламном раже:

– Борз, только подумай об экономии для покупателя в долгосрочной перспективе!

Фарик продолжал вещать о прелестях своей маркетинговой стратегии, но Уинстон не слушал. Он смотрел, как приближается ступенчатая громада манхэттенских небоскребов, и временами забывался в полусне. Перед глазами у него, как слайды на школьном уроке, мелькали образы виденных когда-то мертвецов. Прикрыв глаза, он принялся считать, сколько мертвых тел видел за свои двадцать два года. Включая бабушку Фарика в похоронном бюро – шестнадцать.

На 109-й стрит и Пятой авеню, на границе Испанского и Черного Гарлемов, после особенно удачных выходных трупы появлялись на тротуарах, словно дождевые черви после летнего ливня. Иногда коронеры выносили окоченелых, как пенопласт, нариков из брошенных домов на 116-й стрит, или дети по дороге в школу обнаруживали замерзшего бездомного под кирпичной эстакадой на Парк-авеню.

Пару недель назад Уинстон пошел купить фруктового мороженого в пиццерии на углу 103-й и Лексингтон. Внезапно завизжали тормоза; он обернулся и увидел, как семилетняя Урсула Уэртас летит через Лексингтон-авеню, словно ею выстрелили из цирковой пушки. Потом Урсула лежала в канаве у бордюра неподвижным, изломанным комом черных волос и тощих смуглых конечностей. Девочка не кричала, за нее это делала мать и яркие фиолетовые цветы на ее выбеленном платьице для воскресной школы. Уинстон положил палочку сандалового дерева в маленький картонный алтарь, сооруженный родственниками девочки на месте ее гибели. Такие святилища «вечной памяти» с горящими свечами, разнообразными китчевыми образами Девы Марии и других святых, которых Уинстон не знал, постоянно появляются по всему Испанскому Гарлему. Как правило, они исчезают недели через две.

Уинстон вдруг подумал, что нависающие громады небоскребов похожи на камни на могилах великанов. Ему остро захотелось домой. Ниггеры мрут повсюду, это не секрет, но ему хотелось вернуться туда, где даже у трагедии есть знакомое лицо. Потягивать пиво на углу, где он хотя бы слышал имена с граффити, которые тут вместо мемориальных досок. Видеть, как парни салютуют придорожным эпитафиям «Здесь был замочен такой-то». Скорбящие при деньгах нанимали местных уличных художников разрисовывать высокие заборы или глухие стены. Громадный портрет усопшего в сопровождении дорогих машин, выписанных неоновыми красками, и стилизованных подписей друзей. Такие мемориалы никогда не создавали в память местных женщин. Уинстон всегда жалел, что не умеет рисовать. Он бы написал трехэтажную фреску, посвященную своей старшей сестре Бренде.

Уинстону было тогда двенадцать. Он услышал, как Фарик зовет его с улицы:

– Чувак, тебе стоит подойти, там, на Семнадцатой, плохо дело с Брендой.

Уинстон подбежал как раз к отъезду «скорой». Рядом стояла телефонная будка, из которой благодаря демонополизации он мог позвонить в любой конец США и говорить тридцать секунд за четвертак. Уинстон набрал рабочий номер матери:

– Можете позвать миссис Фошей? Мам, приезжай в больницу Метрополитен. Встретимся в реанимации.

Уинстон вынул из кармана перманентный маркер и рассеянно нарисовал свой тег на потертой автобусной обивке: «БОРЗЫЙ 109». Он придумал его еще в начальной школе.

– Ну чего, ты в деле? – спросил Фарик, пихая Уинстона локтем. – Просто горы бабок, тюками грузить будем.

– Ничего не выйдет.

– Это еще, блядь, почему?

– Потому что наркоману тоже нужна причина, чтобы вставать утром с постели, и эта причина – крэк, героин или на чем он там торчит. Для него присосаться к этой трубке, как влюбиться – может, даже лучше. Можешь себе представить, каково это: проснуться утром со знанием, что как только ты наскребешь десятку баксов, то найдешь любовь всей жизни? Чтобы это делать, ты не можешь быть влюблен с утра. Тебе надо проснуться в холодной комнате, злому оттого, что ты спал на скомканной подушке или вовсе без подушки, с сознанием, что мир тебя ненавидит и ты ненавидишь весь мир. А потом ты можешь заценить кайф. Тебе захочется, чтобы кайф был долгим, но не бесконечным, нет.

Фарик стукнул друга кулаком в плечо.

– Ты, судя по всему, знаешь, о чем говоришь.

Уинстон думал, стоит ли признаться, что однажды, на пятую годовщину смерти сестры, он экспериментировал с крэком и ему так снесло крышу, что он четыре дня просидел в стенном шкафу. Словно ювелир-наркоман, он брал пинцетом крошащиеся кристаллы, подносил к глазам, разглядывая каждую светлую мраморную прожилку на коричневатых гранях. Когда кокаин кончился, Уинстон объявил безупречными хлебные крошки и комки свалявшегося в карманах пуха и заправил ими свою трубку. На четвертый день он обнаружил, что мастурбирует при помощи вазелина и картонных гильз от бумажных полотенец, и прекратил наконец это извращение хотя бы из сексуального стыда. Но каждый раз, как Уинстон слышал фразу «Хочу грохнуть прямо сейчас» из классического хип-хоп-трека Роба Бейса «Тут нужны двое», у него пересыхало в горле. Он отвернулся от Фарика и вытер бровь.