Черный Гиппократ - [8]

Врач приемного покоя подошла к Нестерову:

— Ложитесь на кушетку… Головой сюда… Ноги подтяните, расслабьте живот…

Она ощупала Нестерову живот, посмотрела язык, склеры, сунула ему термометр под мышку. Вернулась к столу, принялась писать. Спустя пять минут набрала номер телефона:

— Давид Яковлевич, спуститесь, пожалуйста, в приемное. К вам пациент…

С улицы зашел средних лет мужчина, сложил мокрый зонт:

— Хотелось бы поговорить с дежурным врачом.

— Слушаю вас… — отозвалась женщина, не отрываясь от кучи бумаг.

— Я бы хотел… с мужчиной… — замялся посетитель. — Мне неловко, извините…

Врачиха понимающе кивнула:

— Сейчас Блох спустится, он вас посмотрит, — она повернулась к Нестерову. — Раньше у вас были приступы?

— Такой сильный — первый раз… Но уже отпустило… — Владимир поймал себя на том, что уже думает, как будет сейчас возвращаться домой — будто уже отказался от госпитализации.

— У меня тоже такое бывало. Однажды приступ длился целую ночь, а под утро перестало. Собралась на работу, муж — ничего не говорит, все нормально. А в автобусе на меня люди косятся. Думаю — почему? На работу прихожу, а мне говорят: Люся, да ты вся желтая!.. Я — к зеркалу. Глядь — и правда, вся как желток… Полдня под системой пролежала, спазмолитиками напичкали, и все прошло. С тех пор — несколько лет уж — ничего подобного не случалось…

В приемный покой вошел молодой доктор — черненький, в очках, с большими и левантинскими глазами. Поглядел сначала на Нестерова, потом на мужчину с зонтом:

— Кто к нам?

Врачиха указала на мужчину с зонтом:

— Он хотел поговорить с вами… А этот на госпитализацию…

Владимира укололо холодное «этот».

Доктор Блох вопросительно посмотрел на мужчину с зонтом. Тот заговорил тихо:

— Понимаете, доктор, я здесь в командировке… А у меня геморрой… И обострился…

Блох завел посетителя за ширму, надел на правую руку резиновую перчатку.

Врачиха заполняла в истории болезни паспортную часть:

— Где вы работаете, Нестеров?

— Я безработный сейчас… Временно…

Женщина вздохнула:

— Так много сейчас безработных…

Из-за ширмы донеслось:

— Ой, доктор, больно, больно!..

— Хорошо, — сказал доктор Блох. — Я дам вам пару свечей. А завтра купите в аптеке… вот… записал вам на бумажке.

Доктор и пациент, застегивающий брючной ремень, вышли из-за ширмы. Блох велел Нестерову лечь, спросил жалобы, наскоро осмотрел живот, язык, склеры. Руки у него были нервные, сильные.

— Болезнью Боткина не болели? — глаза у доктора Блоха были черные, взгляд пронзительный, выражение лица напряженное; в нем не было спокойствия, которое почему-то так хотел увидеть пациент Нестеров.

— Нет, не болел.

— Ваш адрес? — спросила врачиха.

Нестеров назвал.

— И домашний телефон запищите, — подсказал Блох. — Или родственников…

— У меня нет здесь родственников, — сказал Владимир. — Я живу в Питере не больше месяца.

— А где? — глаза Блоха сузились; доктор прямо таки зацепился за Нестерова глазами.

— Далеко… В другом городе… — Владимир почему-то не хотел отвечать определенней; наверное, потому, что ему не очень понравился взгляд доктора Блоха.

— Ну ладно!.. — доктор глянул в сторону, о чем-то задумался. — Будем госпитализировать… С камешками не следует шутить.

— Конечно, госпитализировать, — убежденно сказала врачиха. — Я уже и историю заполняю.

Блох направился к выходу:

— Поднимайте на этаж…

Глава четвертая

Как по волшебству, в приемном покое появилась санитарка — дебелая молчаливая тетя. Она поманила Нестерова пальцем и повела его куда-то по коридору. Проходя мимо комнаты отдыха персонала, Владимир увидел в ней работающий телевизор, нескольких женщин в белых халатах — по виду санитарок. Они, не отрываясь, глядели на экран. Показывали какой-то ужастик: трупы, едва не разваливаясь, толпой брели по ночному парку, потом осаждали какой-то павильон… Владимир молча взглянул на часы. Было около двенадцати.

Санитарка завела его в тесную, едва освещенную комнату и властно кивнула на кушетку. Нестеров сел. Покопавшись в каком-то шкафу, санитарка кинула Владимиру на колени дурно пахнущую — все той же карболкой больничную одежду, подтолкнула к нему ногой потертые дерматиновые тапки без задников. Обронила (действительно, обронила — будто серебряный рубль потеряла):

— Одевайтесь!..

И стояла, смотрела, как Нестеров, морщась от боли, стягивал с себя свои частные штаны и надевал общественные. Больничные штаны оказались ему чрезвычайно коротки — чуть ниже колен. Куртка, которую здесь принято называть пижамой, была очень толста и продублена — практически не сгибалась в рукавах; из трех полагающихся пуговиц оставалась только одна. И была пижама столь тесна в плечах, что Владимиру пришлось поджать плечи к голове и в таком положении оставаться.

— Эта одежда мала, — уныло сказал Нестеров.

— Сама вижу, — буркнула санитарка, — но другой нету.

В тапочки вовсе не влезала нога. Благо, санитарка, еще немного порывшись в своем волшебном шкафу, подобрала Владимиру тапочки побольше, — однако невероятно вонючие, и пахли они, увы, не карболкой.

Облачившись во все это чудо модельерского и портняжного искусства, подойдя к зеркалу, Владимир расстроился совершенно и даже на минуту пожалел, что скрыл свою причастность к медицине. Признался бы, что он врач, — так, может, поблажки какие-нибудь сделали бы ему; он мог бы рассчитывать на лучшее отношение. А так нарядили его, словно чучело. Самое время выставлять в огород — распугивать птиц. И не сбежишь в такой одежде — сразу угодишь в дурдом… От этой мысли Владимиру стало смешно.