Черный бор - [66]

— Та дама, которая с вами была вчера, кажется, особенно боится грозы.

— По счастью, ее с нами уже не было, — сухо сказала Вера. — Она живет в другом доме, за нашим садом.

В эту минуту Анна Федоровна вошла в гостиную. Она ласково протянула руку Печерину и повторила уже переданное Верой выражение признательности за посещение.

— Вы, кажется, хотели быть сегодня в Липках, у Суздальцевых? — продолжала Анна Федоровна. — Мы с ними, к сожалению, редко видимся, но я всегда рада видеть их.

— Я отсюда к ним еду, но хотел прежде о вас осведомиться, после вчерашней грозы.

— Благодарю вас. Обошлось довольно благополучно. Жаль только бедного дерева, на которое я любовалась из окна. Половина уцелела, но и она, вероятно, высохнет; муж мой уже сегодня приказал замазать открытую часть сердцевины. Не пройдем ли в мой кабинет? — продолжала Анна Федоровна, обращаясь к дочери: — Dort ist es gemüthlicher… Вы, конечно, говорите по-немецки?

— С детства, и, кроме того, я долго был в Германии.

— Мы с Верой часто ведем разговор по-немецки, когда мы вдвоем, — сказала Анна Федоровна. — Без того я, пожалуй, разучилась бы говорить.

— Здесь, вероятно, мало практики для того, — заметил Печерин.

— Никакой. Вы, я вижу, всматриваетесь в мою любимую картину, Борис Алексеевич. Узнаете город?

— Конечно, узнаю. Одного купола Фрауэнкирхе для того достаточно. Мне Дрезден всегда нравился, в нем — всего более Фрауэнкирхе, а в ней — ее каменный купол.

— Очень рада слышать это! Дрезден — моя родина, и мы принадлежали к приходу Фрауэнкирхе.

— Давно вы не были в Дрездене, Анна Федоровна? — спросил Печерин.

Лицо госпожи Сербиной приняло грустное выражение, и она тихо ответила:

— Очень давно, в ранней молодости, до моего замужества. Мои родители потом переселились на время в Одессу, и с тех пор я за границу не выезжала.

— Многое с тех пор изменилось в Дрездене, — сказал Печерин, — разрослись новые кварталы; но с той стороны, с какой город представлен на вашей картине, вид прежний: та же Эльба, та же терраса, тот же купол Фрауэнкирхе, а вправо — те же собор и дворец.

— Мне нет дела до нового Дрездена, — отвечала Анна Федоровна. — Мне дорог и всегда памятен только прежний. Когда я у себя одна в кабинете, я часто засматриваюсь на этот вид, и тогда мне кажется, что я еще молода, и живу там, и отца и мать еще могу увидеть…

— И у меня, — сказал Печерин, — есть рисунок, в который я иногда всматриваюсь с особым чувством. Это вид кабинета моей покойной матери. Она сидит в креслах, держит книгу в руках, но не читает, опустила книгу на колени и как будто на меня смотрит. Тогда и мне кажется, что она еще жива, и я мог бы заговорить с нею. Потом я печально сознаю, что мечта неосуществима. Прошлое навсегда прошло. Помните ли вы, Анна Федоровна, стих Шиллера:

Ewig still steht die Vergangenheit!..

— Помню и далее:

Keine Reu, kein Zauberer

Kann die Stehende bewegen…

— К сожалению, я этот рисунок оставил дома, в Петербурге, думая, что здесь недолго пробуду. — Впрочем, я напрасно сказал «дома». Я нигде не дома. Бог дал мне неожиданно кров в Черном Боре, но я легкомысленно не оценил вовремя этого дара, и теперь, сам не зная зачем, должен ехать в Париж.

— И надолго?

— Опять должен сказать, что сам не знаю. Во всяком случае, еду неохотно. Проездом буду в Дрездене, где хочу навестить близкого мне друга, брата Марии Ивановны Суздальцевой. Передам от вас поклон Фрауэнкирхе, если вы мне это поручите.

— Сердечно вам буду благодарна.

Затем разговор снова обратился к Дрездену, его окрестностям и вообще к характеристическим чертам средней Германии, о которой Печерин сказал, что она ему симпатичнее, чем все другие части Европы, какие ему только знакомы.

Анна Федоровна с видимым участием его слушала, и когда Печерин встал, чтобы проститься, она с такой же искренностью выразила ему сожаление, что он ненадолго будет Васильевским соседом. Вера все это время молчала и, только прощаясь, заметила Печерину, что он доставил ее матери большое удовольствие, говоря о Дрездене и Германии; Анна Федоровна долго будет помнить этот разговор.

— Вера меня хорошо знает, — сказала госпожа Сербина и нежно обняла дочь. — Она привыкла на моем лице читать мои мысли…

Выйдя из дома, Печерин взглянул на разбитый вяз. Капризное действие молнии и на этот раз было заметно: вершина расщеплена, часть ствола отколота, но другая часть и две сильные нижние ветви уцелели.

«Он все-таки высохнет», — подумал Печерин, вспоминая найденную им заметку Северцова.

Суздальцевы были давнишние знакомые Печерина по Петербургу, хотя с ним редко виделись. Они мало выезжали в так называемый свет и проводили в деревне лучшую половину года. Николай Петрович Суздальцев сам управлял имением, хорошо знал всю местность и пользовался добрым расположением как большинства соседних помещиков, так и крестьян; его достатки позволяли ему оказывать им разные пособия и льготы. Его жена, Мария Ивановна Суздальцева, слыла в околотке опытным медиком, и уездный врач уверял ее, что она отбивает у него практику. Когда Печерин приехал в Липки, он и в этот день застал на крыльце двух-трех женщин, которых Мария Ивановна снабжала лекарствами и наставлениями.