Чёрный беркут - [41]

— Где я хохотал? Я плачу! Не слезами, волчьими зубами плачу. Не могу я с бабой, женой Федора, драться...

— А здорово она тебя! — окинув взглядом пыхтевшего от уязвленного самолюбия Барата, сказал Яков. Сейчас он не мог простить Барату, что тот так веселился, когда первую пощечину Светлана отпустила ему.

— Тебя тоже здорово, — огрызнулся Барат.

Добрых полчаса ехали молча.

Там, где выбегавший из аула ручей снова пересекал дорогу, дали попить лошадям, умылись сами.

— Ёшка, скажи, дорогой, — трогая пальцами щеку, спросил Барат. — Что такое дубины сто... сто... Не могу, джанам, очень трудное слово она сказала...

— Стоеросовые? — подсказал Яков.

— Вот-вот, — подтвердил Барат.

— Спилишь арчу, ветки обрубишь, остается одно бревно. Это и есть дубина стоеросовая, — мрачно пояснил Яков.

— Ай, ай, Ёшка, плохо получается! — искренне огорчился Барат. — Выходит, мы с тобой все равно что дрова? А? Как думаешь?

— Дубины! — уточнил Яков.

Неожиданно ему все это показалось довольно смешным. Так дуракам и надо. Тоже «комедь» придумали! Получили по физиономиям, и бежать! И Яков неожиданно громко захохотал, вспомнив, как мгновенно стал серьезным Барат, получив пощечину.

Барат с недоумением посмотрел на друга. На мгновение у него снова сузились в гневе глаза, но, видно решив, что Ёшка смеется только потому, что ему стыдно, Барат промолчал.

Они выбрались к дороге на Дауган, откуда можно было попасть на заставу, чтобы, сдав коней, на попутной машине вернуться в бригаду.

Яков уже знал, в каком доме дадут ему квартиру. Решил заехать в поселок, посмотреть, чисто ли в комнатах, высохла ли побелка.

Каково же было его удивление, когда он увидел во дворе пару великолепных лошадей, запряженных в легкую коляску, а на пороге дома Ольгу, вытряхивавшую то ли коврик, то ли половик.

— Оля! Как ты сюда попала? Чьи это кони?.. — начал было Яков, но замолчал. На крыльцо вышел сияющий, видно, в прекрасном настроении, Флегонт Мордовцев. Солнце отражалось в его блестевших как зеркало, начищенных сапогах, мягкими бликами ложилось на тщательно выбритое лицо, веселыми зайчиками играло в волосах. Весь он, от новых, хорошо отглаженных брюк до усов, сиял так, словно только что сошел с плаката рекламы, а не с двуколки, на которой трясся по пыльной дороге добрых сорок пять верст. Яков знал цену этой вальяжной, несколько фатоватой внешности Флегонта: за ней как бы постоянно прятался умный, все замечающий, все понимающий, сильный человек. Правда, сейчас и этот выхоленный, словно сошедший с картинки умник, перед которым с детства робел Яков, лучился довольством и радостью. Кайманов на какое-то время поверил в искренность чувств отчима. Флегонту никакие пути не в запрет: заготовитель сена и фуража для конторы «Гужтранспорт» имел доступ и в пограничную зону.

— Бригаду твою сюда перевели, — обняв Якова и по-родственному облобызавшись с ним, ответил он за Ольгу. — Будете подпорные стенки здесь ставить. А я решил проведать вас. Доехал до щели Сия-Зал, смотрю, бригада палатки снимает. Раз такое дело, захватил Ольгу Ивановну с вещичками, и сюда!

Известие о переводе бригады к Даугану неприятно поразило Якова. Этого еще не хватало! Работать неподалеку от заставы — значит почти каждый день видеть Светлану! А после того, что произошло в ауле Коре-Луджё, ни он, ни Барат видеть ее не могли: не позволяло самолюбие.

— Спасибо, Флегонт Лукич! — с наигранной веселостью проговорил Яков.

Холеное лицо Мордовцева, пара прекрасных лошадей, аристократическая беговая коляска — все это было из того, забытого уже мира, словно сошло со страниц старого журнала, что еще мальчишкой видел Яков у таможенного досмотрщика Сваргина, у которого иногда брат книжки.

«Умный человек отчим, но страсть к лошадям и показному шику застлала ему глаза, — подумал он. — Видно, не понимает, что выглядит барином среди рабочих и меня ставит в неловкое положение. Может, так бодрит Флегонта женитьба? Хочется выглядеть помоложе?..» Не только во внешнем облике, но и во внутреннем состоянии отчима было что-то непонятное. Почему он так сияет? Впрочем, может быть, ему, Якову, все это просто кажется?

— Ну, раз гость в доме, давай, хозяйка, праздничный обед! — обратился Кайманов к Ольге. Подойдя к заждавшемуся его Барату, он взял завернутый отдельно в листья и полотенце большой кусок мяса, сказал: — Поезжай, Барат, один. Видишь, какой гость у меня! Отвезешь мясо в бригаду, сдашь коней на заставу — и возвращайся. Будем обедать! И вы с нами, Флегонт Лукич, отпразднуете удачную охоту.

— Нет, нет, — заторопился Мордовцев. — Я ведь с самого утра здесь. И нагостился, и насчет сена с вашим Балакеши договор подписал, и кони отдохнули. Мы с Олей уже пообедали. Глафира Семеновна снеди мне с собой насовала целый короб! Поеду я, в город надо дотемна успеть. Все-таки погранзона...

— Как знаете. Жалко, что ехать вам надо, выпили бы, посидели, — с видимым сожалением сказал Яков. Он еще не знал, как держать себя с отчимом.

— Не раз еще выпьем. Скоро уж по-настоящему выпьем, за твоего сына или дочь. На такой праздник вместе с матерью приедем.

— Передавайте маме привет! — искренне попросил Яков. Вместе с тем что-то не нравилось ему в поведении Мордовцева, чувствовалась какая-то фальшь и в его словах, хотя видно было, что он действительно торопится.