Черные Земли - [41]

По ночам он не прекращал работу с оконными прутьями, всякий раз раскапывая своей многофункциональной зубной щеткой по дюйму металла. При том, что конца-края работе не было видно, Эйвери это не беспокоило. В тюрьме он взрастил в себе безупречное терпение и готов был продолжать работу лишь потому, что серая пыль на пальцах означала приближение к цели — столь желанной, что он наконец осознал основной принцип буддизма.

Эйвери предпринял еще пару осторожных попыток завязать беседу с другими заключенными. Одна принесла ему вполне определенное «Отвали, мудак», вторая — удар в область детородных органов (если быть точным, по ним непосредственно), в результате которого он рухнул на пол, корчась от боли, и потерял голос от страха и ненависти — до тех пор, пока в происходящее не вмешался Энди Ральф.

В результате он вернулся к Эллису — и обнаружил в его поведении значительную перемену. Спокойствие сменилось нервным подергиванием, открытость — задумчивостью и раздражительностью.

С Эллисом что-то произошло.

У Эйвери не было ни времени, ни желания дожидаться окончания этой фуги, и поэтому он прямо спросил Эллиса, что случилось. И тот ответил.

Хилли посылала свои фотографии, а он их не получал. И теперь Хилли думает, что он ее разлюбил. А раз Хилли думает, что он ее разлюбил, — разве Хилли будет ждать его возвращения? Не сегодня-завтра к нему как пить дать явится адвокат с бумагами о разводе. А если Хилли с ним разведется — что тогда будет ждать его в конце этой тяжкой, невыносимой тюремной жизни? Хилли уже не бросится ему навстречу с горячим поцелуем, не встретит его в дверях в своей обольстительной пижамке от Энн Саммерс; никогда уже им не сесть перед телевизором с бутылкой белого, никогда больше ему не слизнуть клубничную помаду с ее губ. Другой такой, как Хилли, не найти, и если Хилли с ним разведется, пусть его лучше сразу повесят.

Последнюю фразу Эллис произнес со слезами в голосе.

Эйвери едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Да уж, слезливого ублюдка следовало бы повесить! Желательно на трусах его ненаглядной Хилли. Эйвери сам с удовольствием затянул бы петлю на шее жалкого нытика, с его мелодрамами.

На секунду Эйвери даже представил, как в последний раз заглядывает в эти полные обезьяньей страсти глаза, отпускает нож гильотины и огромная безмозглая голова катится по полу.

Эйвери очень хотелось сказать Эллису, что шлюха-жена нарочно посылала фотографии своих прелестей, чтобы потом на них дрочили все кому не лень. Но вместо этого он проговорил заговорщицким тоном:

— Он все читает, имей в виду. И тащит все, что ему нравится.

— Кто? — Эллис был заинтригован.

— Финлей, — пожал плечами Эйвери.

Никогда не вредно заронить зерно ненависти.

Райану Финлею ни разу не удавалось поговорить с доктором Ливером.

И он, и остальные надзиратели называли процедуры Ливера «рассусоливанием», интуитивно относя их к таким же поблажкам, как просмотр телепередач или вегетарианское меню для желающих.

И потому, когда доктор Ливер, выйдя из своего кабинета, провожал взглядом направляющегося восвояси Арнольда Эйвери, Финлей не смог удержаться от саркастического:

— Ну что, еще одного исцелили?

Ливер бросил взгляд на Финлея и вернулся к силуэту Эйвери, сопровождаемому силуэтами Энди Ральфа и Мартина Стронга, в чьи обязанности входило провести заключенного в целости и сохранности через несколько блоков.

— Помощь психолога — это их право, — отрезал он.

Финлей гоготнул, но Ливер даже не посмотрел на него. Финлея это задело. Он привык к тому, что здесь его слушаются. Слушаются, а не игнорируют.

— У тех малышей, которых он поубивал, небось тоже были права?

Ральф и Стронг достигли зарешеченной двери в конце блока. Стронг открыл ее, Ральф в это время лениво разглядывал собственные ногти. Эйвери стоял в стороне — щуплая безобидная фигурка рядом с двумя мощными тушами охранников.

— Те дети не были моими пациентами, — парировал Ливер.

Ах ты сволочь! Так ведь и не повернулся! Финлею очень хотелось схватить Ливера за грудки — пусть бы немножко встряхнулся. Пусть бы доктор Всезнайка понял, к кому здесь проявлять уважение.

— Ах так, выходит? Сидит, значит, такой себе в камере, строгает свои деревяшки, а вы только строчите отчеты да загораживаете ему окошко, а он вам все: «Да, мистер Ливер, нет, мистер Ливер», и на самом деле оно ему как об стенку горох, а кончится дело тем, что мы их всех выпустим на свободу, как из чертовой лечебницы, чтобы освободить койки для новой партии!

Целью этой тирады было привлечь внимание Ливера, но в результате Финлей лишь побагровел. Он сверлил Ливера взглядом, но тот продолжал следить за пациентом, пока тот не скрылся за двойными дверями. Только после этого Ливер повернулся и в упор посмотрел на Финлея. Впервые в жизни надзиратель Финлей заглянул в глаза, призванные лить свет в искореженные черные души убийц, и почувствовал внутри холодок, точь-в-точь как от плохого фильма ужасов.

— Для Эйвери у нас всегда найдется койка, — улыбнулся Ливер. — Он никуда отсюда не денется.

27

День отца в доме Льюиса был не бог весть каким праздником. Льюис частенько о нем забывал, и тогда мать подсовывала ему наспех найденную открытку, которую тот подписывал и, мямля поздравительную чепуху, вручал отцу. Иногда Льюис забывал, и тогда открытку мать подписывала сама. Иногда забывала и она, и тогда в праздничный день приходилось довольствоваться устным поздравлением, причем произнесенным уже после официального поздравления по радио. Отец Льюиса делал вид, будто для него вполне достаточно в этот день быть дома с женой и сыном.