Черные розы - [9]

Биби с нетерпением ждала рассвета, чтобы как можно строже поговорить с сыном.

Вглядываясь в небо и одиноко плывущую луну, она непрестанно спрашивала себя: «Аллах, кто же это его Лейли, кто она, помутившая его разум?»

Этот же вопрос почему-то тревожил и Амаль. «Кто же его Лейли? Наверное, Гюльшан. Говорят, она очень красивая… Ах, послушать бы еще его голос!» Амаль ждала песни Надира, а мать его тихо жаловалась богу: «Какое новое несчастье, аллах, ты гонишь на меня? Неужели сын унаследовал от отца его безумство? Неужели он влюблен? О аллах, спаси его от огня любви!.. У меня нет никого на свете, кроме сына».

В тяжких терзаниях прошла для Биби эта ночь…

Наутро, когда сквозь листья тенистых аллей солнце осветило землю золотыми лучами, Азиз-хан, узнав, что ночью пел Надир, встревожился не меньше Биби. Отец Гюльшан уже заметил повышенный интерес дочери к батраку. Ему уже казалось, что между его дочерью и бесприютным кочевником вспыхнула любовь. Уж не сама ли строптивая Гюльшан толкнула Надира на это? От своенравной девчонки можно всего ожидать. Вот возьмет да и объявит нищего раба своим женихом? И тогда никто, даже он, Азиз-хан, не в силах разрушить нежелательный брак.

Вероятность такого позорного исхода показалась Азиз-хану до того реальной, что он даже вздрогнул. «Подумать только, что скажут люди!.. Дочь Азиз-хана взяла себе в мужья босяка!» И повелитель приказал позвать к себе певца.

Надира разыскали во дворе и привели в особняк.

Азиз-хан направил на него свой суровый взгляд… и ничего не сказал. Облик юноши покорил его взор. «Гм… не мудрено, если Гюльшан и в самом деле полюбит его», — подумал он, и гнев его растаял.

Любуясь выточенными щедрой природой чертами лица Надира, его руками и телом, Азиз-хан возненавидел своих жен, которые не смогли порадовать его хотя бы одним таким сыном.

Хан и не подозревал, что на втором этаже дома за тюлевой занавеской гостиной сидят его жены и вместе с Гюльшан любуются Надиром, восторгаются его буйными кудрями и серьгой, которая так шла к нему.

Азиз-хан не ошибался: Гюльшан готова была схватить все свои драгоценности и убежать с Надиром куда угодно, хоть за океан.

Она с жадностью ловила каждый жест, каждое движение юноши и даже распахнула окно, чтобы лучше слышать разговор.

— Ты что это вздумал ночью выть, как шакал? — спросил хозяин невольно смягчившимся тоном.

Юноша оробел и виновато опустил голову. Наступила долгая пауза. Надир не осмеливался поднять голову и взглянуть на хозяина.

Азиз-хан был в зеленом атласном халате на шелковой подкладке такого же цвета, в домашних шароварах из белого шелкового полотна. Макушка бритой головы прикрыта кружевным белоснежным чепчиком, на босых ногах цветастые парчовые сандалии. Аккуратно подстриженная, черная от басмы бородка и прямая фигура делали хана намного моложе своих лет, ему можно дать не больше пятидесяти.

— Ну, что ж ты молчишь? — продолжал хан уже с наигранным участием. — Скажи, кто твоя Лейли? Может быть, я и помогу тебе.

Взгляд Азиз-хана упал на вышедшую во двор Биби. Жестом руки он остановил ее.

— Ну, я жду, скажи, кому ты пел так сердечно, так жалобно? Чье сердце хотел смягчить своей флейтой? Играл ты хорошо, твоя музыка даже растрогала меня… — Он подошел к Надиру и вытащил у него из-за пояса флейту.

Не поднимая головы, Надир тихо ответил:

— Нет, саиб, я вам ничего не скажу.

— Как не скажешь, бродяга! — вспылил Азиз-хан.

— Не смейте обзывать меня бродягой, саиб! У меня есть мать, и живем мы не подаянием людей. Мы работаем!

Азиз-хан опешил. Двести человек работают на его полях, в его конторе, и никто никогда не осмеливался так дерзко отвечать ему. Биби бросилась к сыну, но, поймав суровый взгляд хана, остановилась.

«Ну и времена настали! — думал между тем хан. — Молодой ястребенок выпустил когти на старого орла!» — и он разразился громким хохотом.

Успокоившись, Азиз-хан начал разглядывать флейту. Ничего особенного, обыкновенная дудочка из бамбука, украшенная бирюзовыми камушками, серебряным орнаментом и золотым наконечником. Но какие чудесные звуки она издает! Этот одержимый, дай ему только волю, способен завлечь не только его дочь, но и всех девушек Лагмана. Нет, он не позволит ему больше играть, этот голос должен умолкнуть.

Азиз-хан поднял колено, чтобы сломать флейту, как вдруг увидел направленное на него дуло ружья.

— Не смейте, хан… или я убью вас. Эта флейта — подарок моего отца!

С отчаянным криком: «Сынок!» — Биби бросилась к ногам хана. Женщины наверху заахали от испуга. И только Гюльшан, оцепенев от восторга, не двинулась с места.

Азиз-хан знал нравы кочевников и не испугался. Сжав кулаки, он злобно смотрел на Надира, не замечая плачущей у его ног женщины.

— Ла… хавле[9]!.. — закричал он на Биби и оттолкнул ее ногой.

— Саиб, он еще глупый ребенок, — причитала бедная мать, дрожа за судьбу сына, свою жизнь и работу в поместье. — Будьте милостивы к нему, он единственный мой сын, он безумный, он еще не знает городских нравов, он ничего не знает… Эта флейта — подарок его отца, он играет с пяти лет и никогда не разлучается с ней… Поймите это, саиб, и простите его… Не выгоняйте нас, прошу вас… Мы ваши рабы, он разрубит вам скалы, натаскает горы камней, сделает все, что нужно вашей душе, только смените гнев на милость, не выгоняйте нас…