Черные колокола - [85]

Будь он католиком, то, чего доброго, мог бы попасть в конгрегацию, на расправу к иезуитам. Не видел, не чувствовал он и в этом слащаво-приторном, сытом человеке, изображенном на открытке, наместника бога на земле.

Художник, рисовавший папу, оказался беспощадно правдивым, может быть, и против своей воли. Кисть его так распределила краски, что на первый план выступила не пышная декоративность, не алмазы и бриллианты, не атлас мантии, а плоская душонка мелкого человека.

Андраш поблагодарил адъютанта за подарок, спрятал открытку в карман.

Вальтер Бранд продолжал свое благородное дело духовного пастыря. Обрабатывал мрамор, отсекал от него все лишнее, творил гвардейца армии бога, короновал его многовековой мудростью Читта дель Ваткано, нацеливал на долгую жизнь борца против коммунизма, на большие дела во имя бога и его святой вотчины Венгрии.

— Миклош, ты когда-нибудь участвовал в диспутах?

— Приходилось. В школе. В литературном кружке. На политсеминарах. В вечернем университете.

— Умеешь отстаивать свою точку зрения?

— Вроде бы так. Не отступал никогда от того, в чем был убежден. А почему это вас интересует?

— Одна мысль возникла. В Риме, в университете, на моей кафедре часто дискутировали, ожесточенно спорили.

— Даже там, в папском университете, ожесточенно спорят? А я думал…

— И правильно думал. Полное единоверие и единодушие у нас. Спорили не всерьез, так… Для закалки ума. Тренировка находчивости, шлифовка таланта полемиста. Проникновение в душу противника. Выявление средств и способов борьбы. Одним словом, натаскивали друг друга.

— Проба сил, значит. — Андраш заставил себя посмотреть на молодого патера с восхищением. — Извините, я забыл… Ловко придумана тренировка эта. Кадры выковываются что надо, по последнему слову техники.

— Да, папы всегда были на уровне современности. — Вальтер поправил очки, чтобы лучше, яснее видеть приобщающегося к святой вере шофера. — Ну так вот, Миклош, тряхни стариной, вооружись пылом полемиста. Я сделаю то же самое, и мы с тобой поспорим, скрестим идеологические шпаги, подискутируем. Я. — коммунист, а ты… ты тот, чем являешься в действительности, национальный гвардеец, разуверившийся, раскаявшийся коммунист. Я нападаю, ты защищаешься. Начинаю!

— Постойте! Дайте хоть перевести дух, занять позицию. — Андраш поднялся, сел на кровати, поджал под себя ноги на турецкий лад, закурил. А сам тем временем соображал, как быть: согласиться на подлую игру или увильнуть? Впрочем, и так плохо, и так. Не сумеет он убедительно защитить черное дело контрреволюции, дело бандитов, убийц, взбесившихся помещиков и фабрикантов. Своих слов нет для такой защиты, а чужие… язык не повернется их произносить. И отказываться опасно. Кажется, попал в ловко замаскированную ловушку. Неужели этот хлюст заподозрил его в чем-нибудь? Не имеет оснований. Не давал ему никакого повода. Что же делать? Эх, была не была!

Андраш бросил сигарету, сощурился, улыбнулся, кивнул головой.

— Начинайте!

— Предатель ты, товарищ… бывший товарищ Папп! — Вальтер Бранд принял позу оратора-разоблачителя: рука вытянута, палец грозно нацелен в лоб шоферу, ноги широко расставлены.

— С каких пор? — спокойно осведомился Андраш.

— С двадцать третьего октября, с тех пор как стал прислушиваться к подстрекательским речам деятелей из клуба Петефи.

— А вы с этого начали в тысяча девятьсот семнадцатом году. Вы прибыли в Россию из Германии, которая тогда воевала с Россией. Вы куплены на корню, шпионы с пеленок.

— Клевета! — Вальтер Бранд замахал руками. — Провокация! Вор кричит: «Держи вора!» Отступник!.. Да, вот твое настоящее имя: отступник.

— Да, я от вас отступился.

— Вот-вот! Спасибо за откровение. Скажите, Миклош, за что вы нас так люто возненавидели?

— Сказать? А вытерпят ваши уши слушать правду, не лопнут барабанные перепонки.

— Попробуйте.

— Что это за власть, когда при ней каждая кухарка может управлять государством, а каждый пастух, каждый шахтер, в роду которых до девятого колена не было грамотных, может закончить, да еще за счет государства, университет, академию?! Что за власть, которая согнала помещиков с земли, на которой они сидели веками?! Благородные, высокообразованные, говорящие по-французски, по-немецки, по-английски, аристократы, князья, маркграфы, бароны сидят в тюрьме, находятся в заграничных бегах, добывают себе пропитание черным трудом, а на их земле хозяйничает голытьба несчастная, не знающая ни одного языка, кроме венгерского, не ведающая, что такое аристократизм, с чем и как его едят. Что это за власть, которая впустила в наш парламент, олицетворяющий Венгрию, всевозможных свинарок, забойщиков, доменщиков, виноградарей и прочую народную демократию?!

— Миклош, хватит! — Вальтер Бранд засмеялся, зажал белой душистой ладонью рот Андрашу. — Действительно, чуть не лопнули барабанные перепонки! Ты, брат, так ругаешь народную демократию, что и коммунисты порадуются, похвалят тебя. Оскандалился. Автоматом умеешь пользоваться прицельно, наповал укладывать своих врагов, а словом — мажешь. Если бы я не знал, кто ты, мог бы принять тебя за твердолобого дружка-приятеля русских.