Чернокожие - [6]

Вечером они пошли опять в тот же трактир, и Дик пожелал итти с ними, говоря, что ему любопытно посмотреть. Сам, который еще питал надежды на него, не хотел об этом и слышать, но под конец было решено, что он не войдет внутрь, а только бросит взгляд через дверь. Они поехали на траме до Старых ворог, и Дику не нравилось, что Сам и Нигер все время шептались между собой и показывали на подходящих рыжих людей по дороге.

Не понравилось ему, когда они разыскали «Голубого Льва», и то, что Сам и Питер вошли в трактир, а его оставили на улице подсматривать в дверь. Хозяйка дружески поздоровалась с ними за руку, а смазливая девченка, повидимому, узнала кучу новостей от Питера. Дик прождал на улице несколько часов; наконец, они вышли, болтая и смеясь, Питер с белой розой, которую дала ему барышня.

Дик многое имел заявить по поводу того, как хорошо заставить его дожидаться столько времени, но Сам сказал, что они навели ценнейшие справки и, чем больше он думает, тем более предприятие кажется ему осуществимым, что они собираются подделать Дику покойной ночи и идут разыскивать одного своего рыжего приятеля по имени Чарли Бэтс.

Но, вместо этого, они зашли втроем в одно заведение и слегка промочили глотки; через некоторое время Дик начал видеть вещи в совершенно ином виде, чем прежде, и далее стыдиться своего эгоизма; он назвал кружку Сама кубком дружбы и все время пил из нее, чтобы показать, что между ними нет места дурным чувствам, хотя Сам уверял его, что их и не было. Потом Сам снова заговорил о татуировке, и Дик объявил, что нужно татуировать всех жителей страны для предупреждения оспы. Он пришел в такое возбуждение по этому поводу, что старый Сам, чтобы успокоить его, должен был обещать, что его татуируют в эту же ночь.

Они втроем возвращались домой, обняв друг друга за шею, но через некоторое время Дик обнаружил, что шея Сама куда-то исчезла. Он остановился и серьезно заявил об этом Питеру. Питер сказал, что он не может принять ответственности за этот факт; ему стоило большого труда довести Дика до дома; он думал уже, что они никогда не дотащатся. Наконец, он уложил его в постель, а потом сел и Заснул в ожидании Сама.

На следующее утро Дик проснулся позже всех, но прежде чем проснуться, стал издавать громкие стоны. В голове было такое ощущение, точно она хотела разорваться, язык был словно кирпич, а грудь так болела, что он едва мог дышать. Тогда, наконец, он открыл глаза и увидел Сама, Питера и маленького человечка с черными усами.

— Веселей, Дик! — сказал Сам ласковым голосом, — дело идет прекрасно.

— У меня голова трещит, — сказал Дик со стоном, — и всю грудь колот булавками и иголками.

— Иголками, — сказал черноусый человек, — я никогда не употреблял булавок; они отравляют кожу.

Дик присел на постели и уставился на него; потом опустил голову и покосился на грудь. Затем он вскочил с кровати и все трое прижали его к полу, чтобы помешать свернуть шею татуировщику, чего ему страшно хотелось. Дику объяснили, что татуировщик мастер своего дела и что это необыкновенное счастье — заполучить такого. Сам напомнил ему то, что он говорил прошлой ночью, и сказал, что Дик должен всю жизнь благодарить его.

— Сколько уже сделано? — спросил, наконец, Дик отчаянным голосом.

Сам сказал ему, и Дик лежал смирно, обзывая татуировщика всеми именами, какие только мог придумать; это заняло некоторое время.

— Не стоит продолжать в этом духе, Дик, — сказал Сам. — Ваша грудь вся пробуравлена теперь, но если вы дадите ему кончить, это будет прекрасная картина.

— Я горжусь этой работой, — сказал татуировщик; — работать на вашей коже все равно, что рисовать по шелку.

Дик сдался, наконец, и велел мастеру продолжать работу; он далее зашел так далеко, что пожелал собственноручно сделать некоторый опыт татуировки на Саме, когда тот отвернулся. Он сделал только один укол, так как игла сломалась, а Сам поднял такой шум, что Дик сказал: молено подумать, что он поранил его.

Потребовалось три дня, чтобы разделать Дика окончательно, и ему было так плохо, что он едва мог двигаться и дышать; все время, пока Дик лежал на одре страданий. Сам и Питер Рессет толклись в «Голубом Льве», увеселяясь и собирая справки. Второй день был всего хуже, благодаря тому, что татуировщик оказался немного навеселе. Водка настраивает разных людей по разному, и, по словам Дика, ее действие на этого молодца выражалось в том, что он пришивал пуговицы вместо того, чтобы татуировать.

Как бы то ни было, Дика, наконец, расписали — грудь, руки и плечи; он почти упал, когда Сам одолжил ему зеркало и предложил полюбоваться на себя. Затем татуировщик натер его какой-то мазью, чтобы сделать кожу по прежнему мягкой, и другой мазью, чтобы рисунки казались старыми.

Сам желал написать договор, но Дик и Питер не хотели и слышать об этом. Они говорили, что такого рода вещи имеют нехороший вид на бумаге, да и не надо, чтобы кто-нибудь другой узнал об этом; сверх того Дик заявил, что он не может сказать, сколько денег он получит от этой операции. Татуировавшись, он стал относиться к предприятию с большой горячностью и, будучи сиротой, насколько ему было известно, почти начал убеждать себя самого, что эта рыжая хозяйка и есть его мать.