Чернокожие - [4]

— Боже правый, мистер Фингалл, — воскликнул капитан. — Что это значит?

Никогда ни у кого я не видел такого выражения, как на лице штурмана в эту минуту. Три раза открывал он рот, чтобы заговорить, и закрывал его, не произнося ни слова. Жилы на лбу у него страшно надулись, а щеки побагровели.

— Это волосы Билли Казенеса, — пробормотал капитан. — Это волосы Билли Казенеса. Это Билль Каз…

Боб подошел к нему вместе, с Биллем, тащившимся немного сзади, стал перед ним и скривил рот в некоторое подобие улыбки.

— Не стройте мне таких рож, — завопил капитан. — Что это значит? Что вы сделали с собой?

— Ничего, сэр, — сказал Билль смиренно; — это с нами сделали.

Стюард в это время шел сколотить бочку, которая немного рассохлась; он затрясся, и бросил на Билля взгляд, способный расплавить камень.

— Кто сделал? — спросил капитан.

— Мы сделались жертвами жестокого оскорбления, сэр, — сказал Билль, стараясь избегать взоров штурмана, который не сводил с него глаз.

— И так и думал, — заметил капитан. — И вы также подверглись нападению?

— Точно так, — сказал Билль почтительно; — я и Боб были на берегу. Этой ночью гуляли себе спокойно, как вдруг на нас напали пятеро иностранцев.

— Что? — закричал капитан; а что сказал штурман, этого я не хочу и повторить.

— Мы дрались с ними, пока могли, сэр, — сказал Билль, — потом мы свалились без чувств, а когда пришли к себе, то нас уже разделали, как вы сами видите.

— Что это были за люди? — спросил капитан, приходя в возбуждение.

— Моряки, сэр, — сказал Боб, вступая в разговор. — Голландцы или немцы или что-нибудь в этом роде.

— Был там один высокий с белокурой бородой? — спросил капитан, горячась все больше.

— Да, сэр, — ответил Билль с некоторым удивлением.

— Та же шайка, — сказал капитан. — Та же шайка, которая избила мистера Фингалла, можете быть уверены. Мистер Фингалл, счастье ваше, что и вас не выкрасили негром.

Я думал, что штурман сейчас лопнет. Я не понимаю, как человек может раздуваться так, как раздулся он, не лопаясь.

— Не верю ни одному слову, — сказал он, наконец.

— Почему? — спросил резко капитан.

— Ну, не верю, — повторил штурман голосом, дрожащим от ярости. — У меня есть свои основания.

— Не думаете же вы, что эти бедняги пошли и сами выкрасились для забавы; так, что ли, по нашему? — сказал капитан.

Штурман ничего не ответил.

— … и потом пошли и сами себя избили для довершения шутки? — продолжал капитан саркастически.

Штурман молчал. Он беспомощно смотрел вокруг и видел, как третий офицер обменялся со вторым беглым взглядом, матросы смотрели хитро и весело, и, думаю, в этот момент он ясно понял, что провалился.

Он повернулся и сошел вниз, а капитан прочел нам маленькое поучение о том, чтобы не ввязываться в драку зря, и отпустил обоих матросов, велев им итти вниз и отдохнуть. Он был так ласков с ними во весь переход и проявлял такой интересь к перемене их цвета — с черного на коричневый, со светло-коричневого на лимонный с пятнами, — что штурман ничего не посмел сделать с ними, а прибавил к нашей собственной порции то, что должен был всыпать им.

Татуировался

— Татуировка требует таланта, — сказал уверенно ночной вахтенный. — Для этого нужен талант, как вы сами можете понять. Человек должен знать, что татуировать и как татуировать; здесь нельзя ни стереть, ни исправить. Это талант, и ему нельзя научиться. Я знал человека, который упражнялся в татуировке каждое плавание над каютным юнгой, чтобы научиться этому искусству. Это был медлительный, упорный человек, а что приходилось выслушивать от этих мальчишек, пока он работал, так это прямо невероятно! И все-таки ему пришлось бросить свои попытки лет через пятнадцать, и вместо этого приняться за вязанье крючком.

Есть люди, которые вовсе не желают татуироваться, гордясь своей кожей или по другой причине; и много лет Дик, по прозвищу Имбирь, о котором я вам как-то рассказывал, принадлежал к их числу. Как у большинства рыжих людей, у него была очень белая кожа, которой он весьма гордился; но под конец, из-за несчастной идеи разбогатеть, он сам позволил разукрасить себя.

Дело вышло так. Он, старый Сам Смолл и Питер Рессет были уволены с судна и веселились на берегу. То было счастливое для них время. Как люди некоторым образом предусмотрительные, они наняли комнату на Восточно-Индийской улице и уплатили за месяц вперед. Это выходило дешевле, чем в меблированных комнатах, а кроме того, имело более приятный и респектабельный вид, к чему старый Сам всегда был очень неравно душен.

Они жили на берегу уже около грех недель, когда раз старый Сам и Питер вышли одни, потому что Дик сказал, что не хочет итти с ними. Он наговорил им еще много чего другого: что он хочет испытать, каково лежать в постели, не слыша ни старого толстяка, надрывающего стонами душу, ни другого сожителя, который всю ночь стучит двухпенсовой монеткой о камин и желает знать, почему слуга не идет на его зов.

Дик, после их ухода, спокойно заснул; проснувшись, он отхлебнул воды из кружки — он выпил бы и больше, но кто-то уронил в нее мыло — и задремал опять. Было далеко за полдень, когда он очнулся и увидел, что Сам и Питер стоят возле кровати и глядят на него.