Чернокнижники - [30]

Не отзвучат похвалы Вам,

Пока всходы Божьи на земле прорастают.

Вы шествуете в благоденствии Рая,

Ибо не уронили чести рода людского пред Господом.

Сражаясь с чудищем

Неистовствующей нетерпимости,

Вы не пожалели жизни,

Чтобы надеть на себя венец Победителя.

Слова Спасителя незабвенны:

Того, кто здесь расстанется с жизнью,

Ждет она там,

Где будет вечна.

Несгибаемый. Не согнули Тиниуса долгие годы, проведенные и в следственной тюрьме, и в местах заключения. И это очевидный факт. Он считал себя мучеником. Потому что стоило Райнхольду набрать в окошке поиска слов в тексте «мученик», как компьютер выдал ему 853 позиции. И еще 623 для слова «преследование». По-видимому, «преследование» имеет все основания претендовать на жизненное кредо Иоганна Георга Тиниуса:

Содержание Откровения в целом, провозвестие и описание Суда Божьего и кары всем врагам христианства ради устрашения их и воздаяния всем преследуемым за веру их во Христа на вечные времена и во укрепление их веры во Всевышнего до самой смерти.

С покрасневшими от напряжения глазами Райнхольд сидел у компьютера. Теперь он освоил науку чтения Тиниуса. Иоганн Георг Тиниус на самом деле уверовал, что он — мученик. Но это ведь абсурд! Или он все-таки ни в чем не повинен? Однако. Он так и не признался в совершенных убийствах. Но ведь доказательства были неоспоримы. Или нет? (Сейчас мне вновь хочется считать его невиновным. А вам?) А этот стойкий интерес к Апокалипсису? Чем-то необычным в те годы его считать было нельзя. Повсюду бушевала, если так можно выразиться, «апокалиптическая лихорадка». Каждый пастор считал своим долгом сотворить персональную интерпретацию Апокалипсиса. (Знаком вам «Себальд Нотханкер» Николаи, который вопреки всем несправедливостям его жизни обращается к комментарию Откровения Иоанна? Только что в издательстве «Реклам» вышло последнее издание. Неплохо вам его просмотреть.) Райнхольд кивнул. Такой способ чтения односторонен. Да. Но в те годы по-другому и не читали. Применим ли он сегодня? Следовало бы поинтересоваться. От овцепаса до козла отпущения, минуя пастуха. Вся жизнь Тиниуса представляла собой сплошные рысканья. Он сам вплел себя в эту шерсть. И сегодня она пристала к его телу наподобие рубашки Нессуса. Он обливался потом. Потливость. Поначалу он хотел распустить волокна, из которых была сплетена эта рубашка, чтобы потом соткать из них первый стромат о чтении. Но они так перепутались. Он заплутал? Как он понимал чтение? В конце концов, должен же он отчитаться перед собой. Это его долг. Перед остатками своего «я». Надо было еще раз начать с самого начала. Понимал ли Тиниус толк в чтении? Неужели избранный им способ чтения был единственно возможным? И вечером, когда он ткал свой первый стромат о пользе и вреде книг для жизни, ему вспомнились слова одного козла отпущения из Афин, которого за совращение малолетних приговорили выпить бокал с ядом. (Не подлежит сомнению, что в большей части книг фигурируют сомнительные персонажи.)

Стромат восьмой Публику переполняет тщеславие

Неужели писателю и на самом деле удается пробиться к своей публике? Не возникает ли нужды в экспертах по вопросам литературы, которые каждый раз перед очередной книжной ярмаркой сужали бы угрожающе расширившееся поле?

«Читатель — это очаг в хижине автора и фокальная линия, отыскать которую — святая обязанность эксперта по вопросам литературы. Но поскольку у наших экспертов времени на самообразование не находится, все они преуспевают в статусе пишущих. Писать и поучать — это они умеют — искушенный тип, писака от комля, рукою того водит купеческий расчет; но вот читать! — в лучшем случае как испанские уличные попрошайки. Враждебный дух современной литературы базируется на трех китах: на нерадивости читателя, отчаянном положении издателя и изменнической натуре наших знатоков литературы, и все ради того, чтобы заманить в силки целое поколение писателей…

Читатель и автор — повелитель, или, вернее, государство, прислуживать которому обязан литературный критик. К добродетелям литературного критика принадлежат либо два плеча, выставленные Аяксом в „Илиаде“ в качестве образца, либо накидка, которую надлежит научиться носить на обоих плечах. Времена героизма плодоносят великанами, а времена философические — обманщиками.

Розга и дисциплина — вот истинная любовь, должная выпестовать читателей и приятелей. Если бы наши знатоки литературы сами могли бы знакомить читателя и с тем, и с другим, чутко вслушиваясь в его сердце, это помогло бы им глубже проникать в души их собратьев. Какой-нибудь субъект, который не в состоянии и ладошку свою верно прочесть, не знающий и не ведающий, как писать, на ходу заимствует у других манеру письма. А отчего так происходит? Да оттого, что он всецело полагается на невежду-читателя, корчащего из себя, как и он сам, умника, и которому ничего не стоит всучить любую безделицу под видом шедевра.

Слепота и леность сердечная есть недуг, которым страдает большинство читателей, а тут еще и наши искушеннейшие литературные знатоки подливают масла в огонь; ведь их исповедальные гроши накапливаются вследствие излюбленных грешков читателей и публичных вспышек писателей, именно они и оплачивают счета, оставаясь в проигрыше».