Чернобыль: История ядерной катастрофы - [99]

.

Оберегая свою дочь, мать грудного младенца, Валентина целый год не говорила ей, что Виктор Брюханов находится в следственном изоляторе. Чтобы прокормить себя и сына-подростка, она снова пошла работать на Чернобыльскую АЭС, два уцелевших реактора которой были заново запущены осенью 1986 года. По ее просьбе Валентине разрешили работать без выходных – она надеялась, что, работая на износ, будет меньше думать об аварии и о том, что ждет их с мужем впереди. Такой режим скоро дал о себе знать: начались скачки давления, а однажды коллегам пришлось вызвать ей скорую прямо на работу.

После этого Валентина стала искать другие способы справляться со стрессом и чернобыльской травмой. В конце концов она нашла новую цель в жизни, полностью посвятив себя близким. Ей помогла женщина-врач, к которой Валентина пришла на прием: она встряхнула Валентину за плечо и велела взять себя в руки – хотя бы ради семьи. Была и другая встреча. «Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти, – рассказывает она. – Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: „Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля“». И Валентина решила бороться – за себя саму и за мужа. Первым делом убедила его взять адвоката – тот, ни на что уже не надеясь, сначала не соглашался даже на это[411].

Процесс, назначенный на весну 1987 года, пришлось перенести из-за нестабильного психического состояния одного из обвиняемых – бывшего главного инженера станции Николая Фомина. Его арестовали 13 августа 1986 года, в один день с Брюхановым. Незадолго до этого Фомин выписался из московской Клинической больницы № 6, где проходил лечение от лучевой болезни. Шок от ареста вкупе с проявлениями лучевой болезни стал причиной депрессии. В марте 1987 года, находясь в тюремной камере, Фомин разбил очки и осколком вскрыл себе вены. Врачи его спасли и к июлю привели в состояние, позволявшее предстать перед судом[412].

В зале чернобыльского Дома культуры посередине между Брюхановым и Фоминым сидел человек, которого многие считали подлинным виновником катастрофы, – заместитель Фомина Анатолий Дятлов, в ночь аварии отвечавший за злосчастный эксперимент с генератором. Как и Фомин, Дятлов проходил лечение в Клинической больнице № 6, но был выписан из нее только в начале ноября 1986 года. По оценкам врачей, он подвергся воздействию дозы облучения во много раз выше допустимой. Из больницы Дятлов вышел с открытыми незаживающими ранами на ногах – результатом радиационных ожогов, полученных в ночь на 26 апреля. Следователи с самого начала решили, что именно на Дятлове лежит основная вина за аварию. Они также попытались привлечь к ответственности начальника смены четвертого энергоблока Александра Акимова и начальника смены реакторного цеха Валерия Перевозченко, но дела пришлось закрыть: Акимов и Топтунов умерли в мае, Перевозченко в июне 1986 года. Дятлов же был болен, но все еще жив. Его поместили под стражу 4 декабря, ровно через месяц после выхода из больницы.

В июне 1987 года, когда приготовления к процессу были завершены, Брюханова, Фомина и Дятлова из киевского следственного изолятора КГБ перевели в районную тюрьму в поселок Иванков, расположенный в 50 километрах от Чернобыля и служивший штаб-квартирой правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Оттуда их каждый день возили на судебные заседания в Чернобыль. Обвинения Брюханову и его бывшим подчиненным были предъявлены по трем статьям Уголовного кодекса Украинской ССР: нарушение правил техники безопасности на взрывоопасных предприятиях, злоупотребление служебным положением, выразившееся в сокрытии информации о подлинных масштабах аварии, и халатность при исполнении служебных обязанностей, по причине которой руководители не обеспечили должной подготовки персонала станции[413].

По первым двум пунктам обвинения Виктор Брюханов себя виновным не признал. По его словам, ни в одной инструкции и ни в одном регламенте атомная электростанция не отнесена к взрывоопасным предприятиям: ни законодатели, ни авторитетные специалисты, составлявшие эксплуатационную документацию, никогда не рассматривали возможность взрыва реактора. Что касается второго пункта, то Брюханов заявил, что он в меру возможностей информировал власти о происходящем на станции, а его предложение эвакуировать население Припяти было оставлено без внимания. Тяжкой уликой против Брюханова было подписанное им утром 26 апреля информационное письмо, в котором был указан лишь самый низкий уровень радиации из зафиксированных на станции. «Почему в письме партийным и советским органам не было сведений о 200 рентген в час?» – спросил обвинитель. «Я невнимательно посмотрел письмо, нужно было добавить, конечно», – ответил бывший директор АЭС. На суде Брюханов защищался, как мог, хотя и знал, что его участь уже решена в Москве. «Заранее было понятно, что меня накажут», – говорил он, годы спустя вспоминая судебный процесс.

Виновным в халатности Брюханов себя признал. «Я виноват как руководитель, что-то не досмотрел, где-то проявил халатность, нераспорядительность. Я понимаю, что авария тяжелая, но в ней у каждого своя вина», – заявил он суду. То, что Брюханов взял на себя частичную вину за аварию, произвело хорошее впечатление на судей, хотя всем было отлично известно, что в событиях 26 апреля он прямого участия не принимал. «Вы знаете, впервые встречаю такого подсудимого – выдержанного, спокойного, – в частном разговоре сказал один из судей Валентине Брюхановой. – Хотя чувствуется, что переживает. Настоящий мужик!»