Чернобыль: История ядерной катастрофы - [49]

.

Заседание комиссии, открытое после перерыва уже Щербиной, превратилось в мозговой штурм. Теперь все участники исходили из того, во что еще несколько часов, а то и минут назад невозможно было поверить: произошел взрыв реактора, активная зона разрушена и оттуда распространяется радиация. Необходимо было найти способ потушить пожар и остановить радиоактивные выбросы. Все предлагали свои идеи. Щербина хотел залить реактор водой, но физики объяснили, что это только ухудшит ситуацию. Одно дело подавать воду в реактор с целью охлаждения, и совсем другое – пытаться залить водой ядерный пожар, который от этого разгорится еще сильнее. Щербина остался при своем мнении, но внимательно выслушал других. Кто-то предложил засыпать пожар песком. Но как его доставить в реактор? Может быть, вертолетами? К этому времени Щербина успел вызвать военные вертолеты и вой ска химической защиты. Командир вертолетчиков уже подъезжал к Припяти.

Наконец наметился план действий. Щербина заметно приободрился. «Несмотря на глубокую ночь (по существу, предутренние часы), усталости у Б[ориса] Е[вдокимовича] как не бывало», – вспоминал его помощник Б. Н. Мотовилов. Когда вскоре после полуночи в Припятский горком явился начальник ВВС Киевского военного округа генерал-майор Николай Антошкин, Щербина приветствовал его словами: «На вас и на ваших вертолетчиков, генерал, сейчас вся надежда». Он приказал Антошкину немедленно начать тушение, но тот ответил, что это невозможно: вертолеты еще не перебазировались в Припять. Выбора у Щербины не было, он согласился подождать – но только до рассвета[182].

На рассвете же должна была начаться эвакуация Припяти. Еще несколько часов назад Щербина считал, что об эвакуации, которая неизбежно вызовет панику, не может быть и речи, а к ночи пришел к выводу, что эвакуировать город необходимо. Главная причина – в десятом часу вечера, пока члены комиссии решали, что делать с реактором, который таки был разрушен (теперь это признали все), этот самый реактор внезапно проснулся. Три мощных взрыва озарили багровеющее небо над четвертым энергоблоком, выбросив наружу докрасна раскаленные обломки тепловыделяющих элементов и куски графита. «Зрелище было впечатляющим. Было ли это результатом разотравления реактора, или просто в это время в горящий графит попала вода и произошел паровой взрыв, сказать трудно», – пишет Леонид Хамьянов, московский физик, наблюдавший взрывы с третьего этажа горкома[183].

Судя по всему, события развивались по худшему из возможных сценариев. Днем атомщики прогнозировали, что сразу после прохождения реактором йодной ямы в нем начнется цепная реакция. Одни считали, что это произойдет в семь вечера, другие – что в девять. Прогнозы, похоже, сбывались. За уже прогремевшими взрывами мог последовать гораздо более мощный. Предотвратить его было нельзя, и оставалось только ждать. Но даже если бы все ограничилось этими тремя взрывами, население города уже оказалось в значительно большей опасности, чем днем. После почти полного штиля к вечеру поднялся южный ветер и понес радиоактивное облако, которое накрыло часть Припяти. В центре города, на площади перед горкомом, уровень радиации вырос с 40 до 330 микрорентген в секунду или до 1,2 рентген в час[184].

Поздно вечером к Щербине подошел Армен Абагян, директор ВНИИАЭС, московского института, занимавшегося вопросами эксплуатации атомных станций, и потребовал срочно начать эвакуацию. Во время взрывов он находился вблизи станции и был вынужден со своими спутниками спрятаться под металлическим мостом. «Я говорил ему, что дети бегают по улице, здесь же люди постиранное белье вывешивают для просушки. А в воздухе радиоактивность, – вспоминал Абагян. – Это подействовало в обычном человеческом плане». Но по советским правилам, утвержденным в 1963 году, эвакуацию гражданского населения полагалось производить только в случае, если доза облучения превышала 75 рентген, хотя среди специалистов по этому поводу были разные мнения. Пока же, как показывали расчеты, при имевшемся уровне радиации жители Припяти получали около 4,5 рентгена в день. Поэтому Евгений Воробьев, заместитель министра здравоохранения и главный в комиссии по медицинской части, отказывался брать на себя ответственность за объявление эвакуации[185].

Разгорелась дискуссия. Как позднее утверждали некоторые из членов комиссии, ее исход в значительной мере предопределил Легасов. Председатель Киевского облисполкома Иван Плющ вспоминает: «Академик Легасов… положил руку на сердце, как будто принимал присягу, и сказал: „Я вас прошу, вывозите людей, потому что я не знаю, что будет с реактором завтра. Он неуправляемый. Мы воду льем, а она уходит неизвестно куда. Мы делаем то, что никогда еще не делалось. И какие последствия будут от этого, я предсказать вам как ученый сегодня не могу. Поэтому прошу: вывозите людей“». Воробьев, по словам Плюща, выступал против. «Людей можно вывозить при радиации в 25 бэр. У нас такая норма, – говорил он, используя биологический эквивалент рентгена. – А тут, видите ли, миллирентгены, рентгены называли. Мы не можем подтвердить необходимость эвакуации». Как вспоминал Легасов, «физики… предчувствуя, что динамика будет меняться не в лучшую сторону, настаивали на обязательном принятии решения об эвакуации… и, значит, медики… уступили физикам»