Чернобыль: История ядерной катастрофы - [50]

.

В конце концов Легасов, Абагян и другие физики убедили Щербину. «Где-то в десять или одиннадцать часов вечера 26 апреля Борис Евдокимович, прослушав нашу дискуссию, принял решение об обязательной эвакуации», – вспоминает Легасов. Но решения одного Щербины для этого было недостаточно. «Доложили одному секретарю, а он говорит: „Я не могу вам дать согласия на это“. Пробились к другому, тот тоже посочувствовал, но сказал, что согласия дать не может. А к третьему и пробиться было нельзя». Тогда Щербина позвонил своему начальнику, председателю совета министров Николаю Рыжкову. «В субботу вечером мне позвонил Щербина, – рассказывает Рыжков, – и доложил обстановку: „Мы замерили радиацию… Припять надо эвакуировать. Срочно. Станция рядом, она вышвыривает радиоактивную заразу“. А в городе народ живет на полную катушку, свадьбы играют… Решаю: „Завтра эвакуация, сегодня готовьте поезда, автобусы, народу скажите, чтобы брали самое необходимое, деньги, документы и все. Никакой мебели“». В час ночи городские власти Припяти получили от Щербины срочный приказ подготовить списки граждан, подлежащих эвакуации. На это отводилось всего два часа. Эвакуацию планировали начать рано утром[187].

У заседавших в конференц-зале Припятского горкома партии день выдался долгий и непростой. Начался он с потрясшего всех известия о взрыве на АЭС, затем последовали стадии замешательства, неверия и отрицания. К ночи отрицание уступило место полному осознанию масштаба катастрофы и того, что худшее, возможно, еще впереди. Возобновилась ли цепная реакция? Будут ли взрывы? Если да, то как они скажутся на населении Припяти и окрестных населенных пунктов? Между тем до украинской столицы, Киева, от станции по прямой меньше 100 километров. Ответов на эти вопросы ни у кого не было, да и ночью мало что можно было предпринять. Оставалось дожидаться рассвета и надеяться, что он не принесет новой беды.

Глава 9 Исход

Когда наконец было принято решение эвакуировать Припять, Александр Ляшко вздохнул с облечением. Не побоявшись заработать клеймо «паникера», семидесятилетний председатель Совета министров Украины начал готовиться к возможной эвакуации сразу же после того, как в ночь на 26 апреля его разбудил телефонный звонок из Москвы. Ляшко так никогда и не смог объяснить, почему он с самого начала предвидел необходимость эвакуации, тогда как остальные союзные и республиканские руководители пребывали в уверенности, будто ситуация на Чернобыльской АЭС находится под контролем. По его словам, интуиция подсказывала ему, что людям грозит опасность[188].

В советской политической иерархии глава правительства Украинской ССР, второй по численности населения республики Советского Союза, был фигурой важной, но не всевластной. В республике над ним стоял первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины, близкий сподвижник и протеже Брежнева Владимир Щербицкий. На союзном уровне Ляшко подчинялся председателю Совета министров СССР Николаю Рыжкову. Будучи земляками – выходцами из Донбасса, Рыжков и Ляшко неплохо ладили между собой. Впрочем, Ляшко умел найти общий язык почти со всеми. Благодаря прагматичному, не перегруженному идеологией подходу к руководству второй по величине республиканской экономикой Советского Союза он пользовался уважением коллег и подчиненных. Но когда в десять утра 26 апреля на совещании высшего руководства Украины Ляшко завел речь о том, чтобы задействовать для эвакуации Припяти маршрутные автобусы Киева, многие, в том числе и Щербицкий, отнеслись к его предложению скептически. Позднее большинство из них станет оправдываться тем, что никто тогда не понимал истинных масштабов аварии. Известно было лишь, что на атомной станции был пожар и его потушили. Вообще же киевскому начальству очень не хотелось, подняв тревогу, вызвать неудовольствие начальства московского[189].

В том, что об аварии на подведомственной им территории украинские власти узнали из Москвы, нет ничего удивительного. Чернобыльская АЭС находилась в ведении союзно-республиканского Министерства энергетики и электрификации. При назначении руководителей станции, в том числе Виктора Брюханова и Николая Фомина, мнение украинской партийной и советской верхушки было учтено, но все главные решения принимались в Москве. При этом пожарные и милиция, прибывшие на место аварии сразу же после взрыва, подчинялись в первую очередь Министерству внутренних дел Украины. Киеву также были подчинены партийные и советские органы власти в Припяти и других городах и поселках в окрестностях атомной станции. И если за выброс радиации на станции отвечали – и должны были с ним разбираться – союзные органы, то на местном уровне последствия аварии были заботой республиканских властей, у которых крепло ощущение, что их заставляют разгребать мусор за московским начальством.

О том, что происходит на Чернобыльской АЭС украинское руководство узнавало главным образом из Министерства внутренних дел республики, которое было в большей степени вотчиной Киева, чем Москвы. 26 апреля около двух часов ночи главу МВД Украины, генерал-полковника Ивана Гладуша, находившегося в Харькове, разбудил телефонный звонок. Сведения, которые он должен был получить, были настолько секретными, что генералу пришлось поехать в областное управление МВД и только там по линии засекреченной связи выслушать донесение об аварии. В МВД первыми в республике узнали о пожаре на АЭС, но Ляшко ничего сообщать не стали, решив, что с пожаром справятся самостоятельно. По сигналу тревоги, который передал по радиосвязи лейтенант Владимир Правик, уже через несколько минут после взрыва были подняты все пожарные бригады Киевской области. Начальник милиции Припяти майор Василий Кучеренко оказался на станции даже раньше Брюханова и оттуда доложил о взрыве и пожаре своему киевскому начальству. Его доклад встретили с недоверием. «Ты отвечаешь за свои слова?.. Кто-то рядом с тобой есть?» – допытывался из Киева высокий милицейский чин, желая получить подтверждение словам Кучеренко