Чернобыль: История ядерной катастрофы - [47]

«Что вы мне все про эвакуацию рассказываете?! Паники захотели?» – недовольно спросил Майорец, по-прежнему надеявшийся к Первому мая вернуться в Москву. Тут в разговор вступил Брюханов. Он сказал, что еще утром предлагал эвакуацию и звонил по этому поводу в Москву помощнику Бориса Щербины, но тот велел до приезда Щербины ничего не предпринимать. Начальник штаба гражданской обороны АЭС Серафим Воробьев доложил комиссии о высокой радиации в районе реактора – там зашкаливало единственный имевшийся у него радиометр со шкалой до 250 рентген в час. Воробьев, как всегда растрепанный и взволнованный, требовал немедленной эвакуации. Брюханов пытался его успокоить.

И командировка, в которую Майорец отправился в уверенности, что уровень радиации повысился незначительно, и совещание, начинавшееся с заверений, что ситуация в Припяти находится под контролем, неожиданно приняли самый неблагоприятный оборот. Когда министр захотел поговорить с операторами станции, ему ответили, что все операторы госпитализированы. По словам представителя Министерства здравоохранения, они получили дозы радиации, в три-четыре раза превышавшие смертельные, отчего кожа у них стала буро-коричневой. Не слишком сведущий в области атомной физики, Майорец надеялся, что если остановить реактор, радиация сразу придет в норму. Но Шашарин отвечал, что операторы уже заглушили реактор и он теперь находится в йодной яме. То есть временно остановился из-за накопления короткоживущего изотопа ксенона, образующегося в результате радиоактивного распада изотопа йода. При таком отравлении ксеноном ядерная реакция, как правило, сильно замедляется. Вслух Шашарин этого не сказал, но он, как и другие физики, опасался, что, пройдя йодную яму, реактор начнет стремительно разгоняться. В результате последует новый взрыв, который сотрет с лица земли и станцию, и город, и правительственную комиссию в полном составе.

Внешне Майорец был абсолютно спокоен. «Он, как всегда, аккуратный, с ровненьким розовым картинным пробором, выглядел эдаким округлым, как обычно, с ничего не выражающим лицом. А может, просто ничего не понимал», – отмечает один из его подчиненных. Вероятная эвакуация города заботила министра гораздо сильнее, чем угроза нового взрыва. Руководству хотелось избежать паники, но еще больше – ответственности. Отдать приказ об эвакуации города значило бы признать, что случилось нечто чудовищное. Со времен Великой Отечественной войны ни один город в стране не эвакуировался. Достаточно было всерьез допустить такую возможность, чтобы распрощаться с карьерой. «А если вы ошибаетесь? – спросил Майорец у сторонников эвакуации и тут же продолжил: – Я против эвакуации. Опасность явно преувеличивается»[174].

Решили объявить перерыв. Когда Майорец с Шашариным курили в горкомовском коридоре, к ним подошли Борис Прушинский и Константин Полушкин. Прушинский был главным инженером ВПО «Союзатомэнерго» (подразделения Министерства энергетики и электрификации, обеспечивавшего строительство и эксплуатацию атомных станций); Полушкин – старшим научным сотрудником НИКИЭТ (исследовательского института, в котором был сконструирован РБМК). В особенностях конструкции и работы реактора эти двое разбирались лучше всех остальных членов комиссии. Они вылетели из Москвы в девять утра и вскоре после полудня уже были в Припяти. Пообедав в ресторане, в котором в это время играли свадьбу, они раздобыли вертолет и облетели станцию. Открывшаяся им с воздуха картина четвертого блока не оставляла сомнений, что рабочая версия правительственной комиссии неверна. Реактор не уцелел – он взорвался.

Прушинский с Полушкиным доложили Майорцу об увиденном. Центральный зал реакторного отделения был разрушен взрывом. Помещения главных циркуляционных насосов и барабан-сепараторные тоже сильно пострадали. Взрыв пара в котле пускорезервной котельной никак не мог причинить таких разрушений. «Верхняя биозащита реактора раскалена до ярко-вишневого цвета и лежит наклонно на шахте реактора», – рассказывал Прушинский. Повсюду разбросаны куски графита и обломки топливных сборок. По словам Прушинского, реактор, скорее всего, был разрушен полностью. Полушкину, одному из конструкторов абсолютно надежного, как считалось, реактора, было куда труднее признать факт его разрушения, но он полностью согласился с коллегой.

«Что вы предлагаете?» – растерянно спросил Майорец. «А черт его знает, сразу не сообразишь, – ответил Прушинский. – В реакторе горит графит. Надо тушить. Это перво-наперво… А как, чем… Надо думать…»[175]

Заместитель председателя Совета министров СССР, глава правительственной комиссии Борис Щербина прибыл в Припять в начале девятого вечера. Круглолицый, начинавший лысеть брюнет с решительным выражением лица был спокоен и корректен в общении с людьми и пользовался уважением подчиненных. Уроженец Украины, начинавший партийную карьеру в Харькове, он значительную часть жизни проработал в Сибири – сначала в Иркутском обкоме КПСС, а затем первым секретарем Тюменского обкома. При нем набрала обороты тюменская нефтегазовая индустрия. В 1973 году Щербину перевели в Москву на должность министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности. Через одиннадцать лет он был назначен заместителем председателя Совета министров, ответственным за весь энергетический сектор. Со временем атомная энергетика стала занимать все более важное место среди курируемых им направлений, хотя нефть и газ по-прежнему играли ведущую роль в советской экономике, обеспечивая поступление в бюджет твердой валюты