Черно-белое кино - [27]

нарисовали звук капели

среди зимы и января.

И был отчетливый рисунок

в моем рассветном полусне —

как будто капало с сосулек

и дело двигалось к весне.

Человек с транзисторным приемником

Вы еще привыкнете к нему,

к этому звучанью резковатому!..

Человек идет по эскалатору.

Он стоит от вас невдалеке.

Ящичек свистящий и грохочущий,

ящичек поющий и хохочущий

держит, как воробушка, в руке.

Он таскает ящичек по городу,

по бульварам бродит

да по скверикам.

К морю выйдет —

ходит по-над берегом,

собственною музыкой томим.

Кто ж он,

этот странник,

очарованный

ящичком играющим своим?

Эту вещь, недавно уникальную,

хитрую шкатулку музыкальную,

на себе несет он, как печать

времени,

которое молчать

разучилось,

да и не желает.

– Эй, – ему кричат, – убавьте звук!

– Сделайте, – кричат ему, – потише!

Прекратите шум!.. —

Да вот поди же,

шум не прекращается никак.

Спящие в домах раздражены.

Сколько раз его ни унимали —

всяческие меры принимали —

так и не добились тишины.

Продолжает ящичек звучать —

петь,

кричать

и всякое другое.

Потому что время не такое —

не такое время,

чтоб молчать!

Воспоминанье о санках

Мама везет меня куда-то

на санках,

нас обгоняет извозчик,

а мне, должно быть,

года четыре,

и мама идет впереди,

а я смотрю в ее спину,

уставился в одну точку

и думаю о чем-то.

– О чем ты там думаешь, мальчик? —

говорю я ему,

сидящему в санках.

Я хочу забежать вперед,

заглянуть в глаза

и сказать ему что-то,

предупредить его, что ли, о чем-то,

предостеречь

от каких-то опасных поступков,

но санки

все дальше и дальше,

все гуще падает снег,

и вот уже санки пропали из виду,

и на снегу остается

лишь след

их узких полозьев,

а потом и его заметает

снегом.

Как показать весну

Я так хочу изобразить весну.

Окно открою

и воды плесну

на мутное стекло, на подоконник.

А впрочем, нет,

подробности – потом.

Я покажу сначала некий дом

и множество закрытых еще окон.

Потом из них я выберу одно

и покажу одно это окно,

но крупно,

так что вата между рам,

показанная тоже крупным планом,

подобна будет снегу

и горам,

что смутно проступают за туманом.

Но тут я на стекло плесну воды,

и женщина взойдет на подоконник

и станет мокрой тряпкой мыть стекло,

и станет проступать за ним сама

и вся в нем,

как на снимке,

проявляться.

И станут в мокрой раме появляться

ее косынка

и ее лицо,

крутая грудь,

округлое бедро,

колени,

икры,

наконец, ведро

у голых ее ног засеребрится.

Но тут уж время рамам отвориться,

и стекла на мгновенье отразят

деревья, облака и дом напротив,

где тоже моет женщина окно.

И тут мы вдруг увидим не одно,

а сотни раскрывающихся окон,

и женских лиц,

и оголенных рук,

вершащих на стекле прощальный круг.

И мы увидим город чистых стекол.

Светлейший,

он высоких ждет гостей.

Он ждет прибытья гостьи высочайшей.

Он напряженно жаждет новостей,

благих вестей

и пиршественной влаги.

И мы увидим —

ветви еще наги,

но веточки,

в кувшин водружены,

стоят в окне,

как маленькие флаги

той дружеской высокой стороны.

И все это —

как замерший перрон,

где караул построился для встречи,

и трубы уже вскинуты на плечи,

и вот сейчас,

вот-вот уже,

вот-вот.

Сон об уходящем поезде

Один и тот же сон мне повторяться стал.

Мне снится, будто я от поезда отстал.

Один, в пути, зимой, на станцию ушел,

а скорый поезд мой пошел, пошел, пошел.

И я хочу бежать за ним – и не могу,

и чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,

и в замкнутом кругу сплетающихся трасс

вращение земли перемещает нас —

вращение земли, вращение полей,

вращение вдали берез и тополей,

столбов и проводов, разъездов и мостов,

попутных поездов и встречных поездов.

Но в том еще беда, и, видно, неспроста,

что не годятся мне другие поезда.

Мне нужен только тот, что мною был обжит.

Там мой настольный свет от скорости дрожит.

Там любят лечь – так лечь, а рубят – так с плеча.

Там речь гудит, как печь, красна и горяча.

Мне нужен только он, азарт его и пыл.

Я знаю тот вагон. Я номер не забыл.

Он снегом занесен, он в угле и в дыму.

И я приговорен пожизненно к нему.

Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,

встающий высоко над всем пережитым.

И я хочу за ним бежать – и не могу.

И все-таки сквозь сон мучительно бегу

и в замкнутом кругу сплетающихся трасс

вращение земли перемещает нас.

Прощание с книгой

Нескончаемой спирали бесконечные круги.

Снизу вверх пролеты лестницы – беги по ним, беги.

Там, вверху, под самой крышей, в темноте горит окно.

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Я люблю сюжет старинный, где с другими наравне

я не первый год играю роль, доставшуюся мне.

И, безвестный исполнитель, не расстраиваюсь я,

что в больших твоих афишах роль не значится моя,

что в различных этих списках исполнителей ролей

среди множества фамилий нет фамилии моей.

Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем,

все проходит, все проходит, мы пришли, и мы уйдем.

Все приходит и уходит в никуда из ничего.

Все проходит, но бесследно не проходит ничего.

И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,

как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,

как сплетается с другими эта тоненькая нить,

где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,

потому что в этой драме, будь ты шут или король,

дважды роли не играют, только раз играют роль.

И над собственною ролью плачу я и хохочу,

по возможности достойно доиграть свое хочу —

ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу