Черно-белое кино - [20]

Тут стрелка электрических часов

покажет час,

и сразу полвторого,

и резко остановится на двух.

И все вокруг замрет,

оцепенеет,

и будет четок тополиный пух,

как снег на полотне монументальном.

И, как на фотоснимке моментальном,

недвижно будет женщина стоять,

и, тоненький мизинец оттопырив,

держать у самых губ стакан воды

с застывшими

недвижно

пузырьками.

И так же

за табачными ларьками

недвижна будет очередь к пивной.

Но тут ударит ливень проливной,

и улица мгновенно опустеет,

и женщина упрячется в подъезд,

где очень скоро ждать ей надоест,

и, босоножки от воды спасая,

она помчит по улице

босая,

и это будет главный эпизод,

где женщина бежит,

и босоножки

у ней в руках,

и лужи в пузырьках,

и вся она от ливня золотится.

Но так же резко ливень прекратится,

и побежит по улице толпа,

и тополя засветится вершина,

и в сквере заработает фонтан,

проедет поливальная машина,

в окно киоска будет солнце бить,

и пес из лужи будет воду пить.

Сон о забытой роли

Мне снится, что в некоем зале,

где я не бывал никогда,

играют какую-то пьесу.

И я приезжаю туда.

Я знаю, что скоро мой выход.

Я вверх по ступеням бегу.

Но как называется пьеса,

я вспомнить никак не могу.

Меж тем я решительно знаю

по прихоти сна моего,

что я в этой пьесе играю,

но только не помню – кого.

Меж тем я отчетливо помню —

я занят в одной из ролей.

Но я этой пьесы не знаю

и роли не помню своей.

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

Там, кажется, ловят кого-то.

И смута стоит на Руси.

И кто-то взывает: – Марина,

помилуй меня и спаси!

И кажется, он самозванец.

И кто-то торопит коней.

Но я этой пьесы не знаю.

Я даже не слышал о ней.

Не знаю, не слышал, не помню.

В глаза никогда не видал.

Ну разве что в детстве

когда-то подобное что-то читал.

Ну разве что в давние годы,

когда еще школьником был,

учил я подобное что-то,

да вскоре, видать, позабыл.

И должен я выйти на сцену

и весь этот хаос облечь

в поступки, движенья и жесты,

в прямую и ясную речь.

Я должен на миг озариться

и сразу, шагнув за черту,

какую-то длинную фразу

легко подхватить на лету.

И сон мой все время на грани,

на крайнем отрезке пути,

где дальше идти невозможно,

и все-таки надо идти.

Сейчас я шагну обреченно,

кулисы раздвинув рукой.

Но я не играл этой роли

и пьесы не знаю такой.

Я все еще медлю и медлю.

Но круглый оранжевый свет

ко мне подступает вплотную,

и мне уже выхода нет.

«Собирались наскоро…»

Собирались наскоро,

обнимались ласково,

пели, балагурили,

пили и курили.

День прошел —

как не было.

Не поговорили.

Виделись, не виделись,

ни за что обиделись,

помирились, встретились,

шуму натворили.

Год прошел – как не было.

Не поговорили.

Так и жили – наскоро,

и дружили наскоро,

не жалея тратили,

не скупясь дарили.

Жизнь прошла – как не было.

Не поговорили.

Воспоминанье о куске сала

Правый берег реки

возвышался над нашим,

над левым,

и мы сейчас были как на ладони

на нашем отлогом,

песчаном,

у этой реки,

где редкая птица

долетает до середины,

и нас засекли у самой воды,

и снаряды стали ложиться

ближе,

и мы побежали —

мы добежали

до первой воронки

и нырнули в нее,

и снаряд разорвался рядом,

немного не долетев,

а потом позади

и справа,

и песок нас слегка присыпал,

и надо было бежать,

и тогда

один из нас вытащил сало

из кармана шинели,

и мы стали есть его

жадно и торопливо,

хотя надо было бежать.

Сало было розовым и соленым,

веснушчатым и конопатым

от песка и махорки,

мы ели его жадно и торопливо,

почти проглотили,

и тогда мы выскочили

и побежали,

и пробежали совсем немного,

когда снаряд,

наконец,

угодил

в ту спасительную воронку,

где мы перед тем сидели.

Сало было розовое,

как младенец,

розовое и веснушчатое,

как наш старшина после бани,

этакий рыжий верзила

с нахальной ухмылкой,

некто хохочущий,

некто ликующе розовощекий,

этакий улыбающийся

господин в цилиндре,

некий факир

по имени Сало,

господин Сало,

ах, господин Сало…

«Горящими листьями пахнет в саду…»

Горящими листьями пахнет в саду.

Прощайте,

я больше сюда не приду.

Дымится бумага,

чернеют листы.

Сжигаю мосты.

Чернеют листы,

тяжелеет рука.

Бикфордовым шнуром

дымится строка.

Последние листья,

деревья пусты.

Сжигаю мосты.

Прощайте,

прощальный свершаю обряд.

Осенние листья,

как порох, горят.

И капли на стеклах,

как слезы, чисты.

Сжигаю мосты.

Я больше уже не приду в этот сад.

Иду,

чтоб уже не вернуться назад.

До ранней,

зеленой,

последней звезды

сжигаю мосты.

Время улетающих птиц Фрагменты сценария

Южный город. Море и песок.

Берег пляжей. Выжженная зона.

Остаются считанные дни

до конца курортного сезона.

Человек,

распятый на песке.

Он сейчас похож на Робинзона.

Человек,

лежащий у воды,

не спеша песок ладонью роет,

на песке песочный домик строит,

крепость воздвигает на песке.

В это время женщина приходит,

по песку ступая, как по морю.

Женщина с мужчиной на песке,

но мы видим —

женщина уходит,

по песку ступая, как по морю.

Женщина с мужчиной на песке,

но уходит женщина,

уходит.

Час проходит или день проходит —

женщина с мужчиной на песке,

и все дальше женщина уходит.

Человек чего-то еще ждет.

Он еще надеется на что-то.

Но едва он открывает рот,

слышен трубный голос парохода,

голос проходящих поездов,

гул вокзала

и аэродрома,

цирка,

стадиона,

ипподрома

и еще каких-то людных сборищ

слившиеся в грохот голоса.

И уходит,

медленно уходит