Чернильная кровь - [121]

Из всех городов Чернильного мира этот был последним, где Мо поселился бы по доброй воле. Но было очевидно, что не ему выбирать свой путь в этой истории. Она дала ему даже новое имя. И порой ему казалось, что оно и вправду его. Как будто он носил в себе имя Перепел, как семя, и теперь, в этом мире слов, оно взошло.

Чувствовал он себя уже лучше. Лихорадка еще не прошла, по-прежнему обволакивая зрение матовым стеклом, но боль была смирным котенком по сравнению с тем хищным зверем, что терзал его плоть в пещере комедиантов. Он теперь мог сесть, хотя и прикусывал при этом губу от боли, мог оглядеться в поисках Резы. Он старался не спускать с нее глаз, как будто мог этим защитить жену от взглядов солдат, от пинков и ударов. От ее вида было больнее, чем от раны. Когда за Резой и другими пленниками закрылись крепостные ворота, она едва держалась на ногах от усталости. Остановившись, она посмотрела вверх на крепостные стены, как мышь, оглядывающая захлопнувшуюся мышеловку. Один из солдат подтолкнул ее древком копья, чтобы шла дальше. Мо хотелось удушить его своими руками. Ненависть дрожала у него на губах и в сердце, и он проклинал свою слабость.

Реза посмотрела на него и попыталась улыбнуться, но от усталости это получалось у нее плохо, и он видел, что ей страшно. Солдаты придержали коней и окружили пленников, как будто тем было куда бежать из кольца высоких стен. Змеиные головы, украшавшие крыши и карнизы, не оставляли сомнений, кто здесь господин. Они отовсюду смотрели на кучку изнеможенных людей глазами из сверкающего красного камня, выставив раздвоенные узкие языки, сверкая в лунном свете серебряной чешуей.

— Перепела — в башню! — гулко прокатился голос Огненного Лиса по широкому двору. — Остальных — в подземелье.

Их собираются разлучить. Мо видел, как Реза, покачиваясь на стертых ногах, подходит к Огненному Лису. Один из солдат отпихнул ее сапогом с такой силой, что она упала. И Мо почувствовал, как что-то закипает у него в груди, как будто из ненависти рождается нечто новое. Новое сердце, холодное и жестокое, способное убить.

Оружие. Если бы у него было оружие, хотя бы один из этих нелепых мечей, висевших на поясе у каждого солдата, или нож. Сейчас не было для него на свете ничего желаннее, чем такой вот кусок заточенного металла, — куда желаннее, чем все слова, на какие способен Фенолио.

Солдаты стащили его с телеги. Стоять он почти не мог и все же как-то умудрился выпрямиться. Сразу четверо солдат обступили его и подхватили, и он представил себе, как убивает их всех, одного за другим. И новое холодное сердце билось при этом ровно.

— Эй, поосторожней там с ним! — прикрикнул на солдат Огненный Лис. — Я не для того дотащил его сюда из этой треклятой дали, чтобы вы, олухи, мне его сейчас укокошили.

Реза заплакала. Мо услышал, как она окликает его, снова и снова. Он обернулся, но не увидел ее, а только слышал голос. Он выкрикнул ее имя, рванулся, стал распихивать солдат, тащивших его к башне.

— Эй, прекрати подобру-поздорову! — рявкнул на него один из них. — Что ты так разволновался? Скоро вы снова встретитесь. Змееглав обожает, когда жены присутствуют при казни.

— Да, ему ничего нет слаще их слез и причитаний, — насмешливо сказал другой. — Вот увидишь, ради этого он даст ей еще пожить. А казнь тебе устроят роскошную, Перепел, в этом можешь не сомневаться.

Перепел. Новое имя. Новое сердце. Комок льда в груди, с краями, острыми, как лезвие ножа.

49 МЕЛЬНИЦА

Мы скакали и скакали верхом, и ничего не случалось. Все было так мирно, и спокойно, и красиво повсюду, где бы мы ни проезжали. «Эту картину нужно было бы назвать „Тихий вечер в горах“», — подумал я. Если бы это не было так обманчиво.

Астрид Линдгрен. Братья Львиное Сердце[15]

Больше трех дней добирались Сажерук, Мегги и Фарид до Мышиной мельницы. Три долгих, серых дня, за которые Мегги не сказала почти ни слова, как ни старался Фарид ее развеселить. Непрерывно моросил дождь, и вскоре никто из них не помнил, каково это — спать в сухой одежде. И лишь когда к вечеру последнего дня перед ними открылась наконец темная долина, где стояла мельница, сквозь облака вдруг пробилось солнце. Оно висело низко над холмами и заливало золотом крытые дранкой крыши. Кроме дома мельника, нескольких сараев и самой мельницы с большим деревянным колесом, глубоко погруженным в воду, нигде, сколько хватало взгляда, не видно было других построек. Берег реки порос ивами, тополями и кустами эвкалипта, ольхой и дикой грушей. У лестницы, поднимавшейся к мельнице, стояла повозка. Широкоплечий человек, весь в муке, грузил на нее мешки. Больше вокруг не было ни души, кроме мальчика, побежавшего при виде их к дому. Все было мирно и тихо, слышался лишь рокот воды, заглушавший стрекот цикад.

— Вот увидишь, — шепнул Фарид Мегги, — Фенолио что-нибудь написал. Точно. А если нет, то мы подождем, пока…

— Вот уж нет! — резко перебил его Сажерук, подозрительно озираясь. — Мы спросим, нет ли письма, и пойдем дальше. Сюда заходит немало людей, и после того, что произошло на дороге, скоро здесь появятся солдаты. По мне, нам вообще не следовало бы здесь показываться, пока все не уляжется, ну да ладно…