Черниговского полка поручик - [17]
И хотя Сергей Иванович говорил эти слова не Пестелю, а Бестужеву-Рюмину, но Пестель понял намек, решительно заявил:
— Я не желаю быть ни Вашингтоном, ни Бонапартом. После победы непременно удалюся от дел.
Не только Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин, но и некоторые другие деятели Северного общества побаивались Пестеля, приписывая ему бонапартизм, обвиняя в жестокости. На этой почве между Пестелем и Муравьевым-Апостолом иногда возникали споры. Сергей Иванович всегда был готов жертвовать собой, но приносить в жертву других не желал. Если он с трудом согласился на убийство императора, то категорически был против уничтожения всей царской фамилии. Однако перед логикой Пестеля он был бессилен.
Проницательный ум Пушкина разглядел в Пестеле человека необыкновенного. После первого знакомства с ним в Каменке Пушкин записал в своем дневнике: «Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова… Мы с ним имели разговор метафизический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю».
Уже потом Пестелю, как и другим декабристам, после ареста и устного допроса вручили вопросные пункты для письменного ответа. Он ответил на них один раз, потом второй, а когда его вызвали для этой цели третий раз, он попросил лист бумаги и тут же, в заседании следственного комитета, написал для самого себя вопросные пункты.
— Вот, господа, — сказал он, — каким образом логически следует вести и раскрывать дело, если вы хотите получить удовлетворительные ответы.
Последний день приготовления к отъезду императора Александра и его жены на лечение в Таганрог вся дворцовая челядь не знала покоя: готовили экипажи, загружали провизию, укладывали наряды. Путь предстоял далекий.
С раннего утра граф Аракчеев находился у императора. Только ему он мог доверить государственные дела на время своего отсутствия. Хладнокровный и расчетливый, знавший все тайны императора, Аракчеев запоминал, а иногда записывал его указания. Он то и дело поглаживал ладонью подстриженные ежиком волосы, иногда хмурил мутные злые глаза.
Спросив разрешения, в кабинет вошел флигель-адъютант и доложил, что во дворец доставлен унтер-офицер Шервуд.
Александр повернулся к Аракчееву, спросил:
— Кто такой?
— По вашему высочайшему повелению я посылал за ним фельдъегеря. Он хочет что-то сообщить о неблаговидных делах на юге в армии.
— А, это тот самый… Займись-ка им, Алексей Андреевич. Да присовокупь другие донесения по этому делу. Помнишь, мы их уже получили.
Царь с минуту глядел на Аракчеева, что-то думал, затем изрек:
— Письма письмами, а это ведь живой свидетель. Вели-ка позвать его. Послушаем, что он там узрел.
В сопровождении фельдъегеря в кабинет вошел высокого роста унтер-офицер с тонким, почти красивым лицом. Глаза его бегали, словно у зверька, попавшего в капкан. Царь махнул рукою, и фельдъегерь удалился. Унтер-офицер замер у порога.
Александр приблизился к нему:
— Ну-с, любезный, что скажешь?
Шервуд поглядел по сторонам, как бы убеждаясь, что в кабинете нет никого лишнего, сильно волнуясь, сбивчиво начал рассказывать о том, что он успел выведать о существовании тайного общества, в которое сам вступил, «дабы все разведать хорошо».
Александр отошел к столу и, не садясь, продолжал слушать рассказ Шервуда. Время от времени поглядывал в сторону Аракчеева, который, сидя в кресле, насупился, как сыч, и старался не пропустить ни одного слова.
В конце рассказа Шервуд волновался меньше, он быстро освоился с обстановкой. Понизив голос, собрался сообщить царю самое важное и самое страшное, что вынудило его просить этой тайной аудиенции.
— Не знаю, как вам и сказать, ваше императорское величество. О том, что я услышал, страшно и вымолвить…
— Говори, все говори, — потребовал царь.
— Они собираются поднять свою подлую руку на ваше императорское величество, — не переводя дыхания, выпалил Шервуд.
Царь внутренне задрожал от ярости, он едва справился с приливом гнева, сухо кашлянул, приблизился к Шервуду, спросил:
— Ты сам это слышал аль другие сказывали?
— Сам, ваше императорское величество. Клянусь господом богом, сам.
— Все говори. Ничего не таи. Когда и где слыхал?
— Полковой командир привез меня в имение Давыдова, дабы я отремонтировал там мельницу. Я мастер по энтим делам. Лучше никто не сделает. Мне уже не раз приходилось ремонтировать…
Александр не удержался, гневно прервал Шервуда:
— Ты мне чепуху не неси. Суть говори…
Шервуд вздрогнул, сжался.
— Ваше императорское величество, более двух месяцев там я работал и заметил, что к Давыдову приезжают знатные господа — генералы и офицеры, и тогда почти всю ночь в зале на втором этаже, горят огни. Однажды ночью я снял сапоги и тихонько по лестнице черного хода пробрался к дверям, приложил ухо и услышал дерзновенные разговоры. Пестель говорил об убиении, потом кто-то усомнился, спросил: «Разве найдется человек, который подымет руку на их императорское величество?» Какой-то молодой голос ответил: «О чем печетесь, господа? У меня в руках список пятнадцати человек, готовых исполнить сие». Списка он не зачитывал, но одно лицо назвал: Сухинин или Сухинов. Будучи в сильном страхе, не запамятовал.
