Черниговского полка поручик - [15]

Как только Сергей Иванович закончил, сразу приподнято наговорил Бестужев-Рюмин:

— Век славы военной кончился с Наполеоном. Теперь настало время освобождения народов от угнетающего их рабства. И неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне, не свергнут собственное ярмо? — Задав вопрос, Бестужев-Рюмин на минуту замолчал, как бы убеждаясь, что его хорошо поняли, продолжил: — Взгляните на народ, как он угнетен. Бедность везде, нечем платить не только налоги, но даже недоимки. Мы должны освободить Россию. Нам нужен энтузиазм, который и пигмея делает гигантом…

Большинство слушателей были старше годами и выше чинами, но сейчас они внимательно слушали юного оратора, видели в нем представителя огромного тайного механизма, который вскоре должен прийти в движение.

Бестужев-Рюмин значительно преувеличивал возможности тайных обществ, но говорил он так убедительно, что даже те, кто знал их истинную силу, заражались верой, что это так.

— Я еще раз повторяю, что мы можем освободить не только Россию, но, быть может, целую Европу! — закончил Бестужев-Рюмин свою пламенную речь и тут же снял образ, висевший на его груди, горячо поцеловал и передал «славянам».

Клятва последних смешалась с криками:

— Да здравствует республика! Да здравствует объединение! Да сгинет дворянство вместе с царским саном!

Образ переходил из рук в руки. Его с жаром целовали и обнимались с горящими на глазах слезами.

Последним образ взял в руки Сухинов. Сказал слова клятвы, затем поцеловал его и повернулся к Бестужеву-Рюмину:

— Мишель, позволь мне сей образ оставить у себя.

— Нет, не могу, дорогой, — не задумавшись, ответил Бестужев-Рюмин. — Теперь я буду хранить его до последних дней моих как символ непоколебимой дружбы…

Дождь прекратился, и только там и сям бешено рокотали струившиеся потоки воды, а где-то вдали время от времени вспыхивали молнии. Когда закончил свое выступление один из организаторов общества «славян» Петр Борисов, или, как его называли, Борисов 1-й, поднялся хозяин дома Андриевич:

— Господа, к нам идет майор Трухин, прошу поднять бокалы.

По лицам собравшихся пролетела тень, но хозяин, глядя в окно, поспешил развеять ее:

— Прошел мимо, видимо к Гебелю подался. А я подумал, что он, почуяв винный запах, сюда шагает. Видимо, не разнюхал.

Уже потом, когда император Николай закончил инсценировку суда над декабристами и 13 июля ранним утром Бестужева-Рюмина последний раз выводили из камеры Петропавловской крепости, на пороге он увидел своего сторожа, на минуту остановился: снял с груди образ, протянул его сторожу:

— Савелий Иванович, возьмите, пожалуйста, мы на нем клялись…

Тот обеими руками взял образ, сунул себе под рубаху на грудь, перекрестился, — пожелал узнику царства небесного и не удержался — заплакал: дома у него был такого возраста внук.

На второй или на третий день сторож о своем подарке поведал одному из самых непримиримых врагов самодержавия Михаилу Лунину, которого перевели в камеру на место Бестужева-Рюмина.

Лунин хорошо знал, что на образе, который носил покойный Бестужев-Рюмин, «славяне» дали клятву в день объединения с Южным обществом, и загорелся желанием иметь эту реликвию.

— Лунин попросил продать ему.

— Разве можно святым торговать? — удивился старик.

Когда Лунин объяснил ему, почему он хочет иметь этот, а не другой образ, старик задумался, а два дня спустя принес и отдал Лунину.

— Пусть бог тебя милует, а покойного дюже жалко, совсем мальчонок был, царство ему небесное…

В тот же день Лунин мысленно поклялся до конца дней своих бороться с деспотизмом. Как показало будущее, свою клятву он сдержал, а когда, находясь в самой страшной царской тюрьме в Акатуе, при загадочных обстоятельствах погиб, жандармский офицер нашел среди его личных вещей образ, удивился:

— Почто он здесь? Мне хорошо ведомо, что покойный не был верующий…

Во вторую неделю января на Украине был обильный снегопад. Ветры со свистом подымали и крутили снежными тучами, наметая большие сугробы. Улицы Киева замело. На санях можно было проехать и то с трудом. Да только в центре города — на Крещатике и Липках, где жила знать, дворовые люди, не зная отдыха, чистили улицы от снега.

В доме отставного полковника Давыдова Василия Львовича собрались руководители Южного тайного общества. Невысокий, коренастый полковник Пестель с умным, несколько замкнутым лицом медленно ходил по комнате, внимательно слушал рассказ хозяина дома о его последней встрече с Пушкиным летом в Каменке.

Рядом с хозяином на диване, запрокинув голову на спинку, сидел генерал Волконский. Голубоглазый подпоручик Бестужев-Рюмин пристроился у камина, в котором весело потрескивали березовые дрова. На полу у его ног мирно дремал огромный кот, к которому он то и дело протягивал руку, гладил его по пушистой шерсти. За спиной Бестужева лежал его портфель, как всегда наполненный запретными стихами Пушкина, Рылеева, Дельвига. Высокий, сухощавый пожилой генерал Юшневский с чуть выпуклыми глазами склонился над письменным столом. Из серебряной кадушки со льдом, стоящей на столике в углу комнаты, выглядывали головки шампанского. От того, что на улице шел снег, а шторы на окнах были приспущены, в комнате было сумрачно.