Черниговцы - [91]

Солдаты метались туда и сюда. Одни бежали обратно, по дороге к обозу, другие — в сторону, в снежное поле.

Сквозь толпы бегущих пробивался с частью своей роты Щепилла. Он раздобыл откуда-то ружье со штыком и рвался вперед с опущенной головой, как разъяренный бык, который, склонив рога, бросается на противника.

— За мной, братцы! — ревел он отчаянно. — За волю, братцы, за вашу крестьянскую волю…

Он вдруг захлебнулся — выронил ружье и, вытаращив глаза, осел книзу. Солдаты бежали назад.

Щепилла остался на месте. Он лежал, раскинув свои неуклюжие руки со сжатыми огромными кулаками. Вытаращенные глаза уперлись в синее небо. Из шеи на снег текла кровь: картечная пуля перебила ему артерию.

Над снежным простором ползли черные полосы дыма. Пахло гарью. Черниговцы кучками разбегались по всем направлениям. Эскадрон гусар, рассыпавшись по всему полю, преследовал беглецов и загонял их обратно на дорогу.

Сергей был ранен в голову, над левым глазом. Он стоял без фуражки. По его лицу текла кровь. Он подносил иногда руку ко лбу и ощущал на пальцах теплую, липкую влагу.

Рана на время оглушила Сергея. Он почти не сознавал, что делается кругом.

Очнувшись, он медленно направился к обозу. С поля навстречу бежали нестройной толпой преследуемые гусарами солдаты. Один из них — с худым, желтым лицом — бросился со штыком прямо ему наперерез.

Сергей что-то припомнил. Да, это Павел Шурма, рядовой пятой роты, тот часовой, который пытался остановить его, когда он выпрыгнул из хаты в Трилесах. Он вспомнил это изможденное лицо с ввалившимися щеками и торчащими скулами.

Павел Шурма бежит прямо к нему. Его губы трясутся, взгляд полон ненависти.

— Ходил, ходил, пока картечью лоб не расшибло! — кричит он плачущим, каким-то бабьим голосом. — Погубил ты нас, предал.

И он занес было штык, готовясь как будто заколоть Сергея. И неизвестно, что было бы, если бы не подоспел унтер Абрамов.

— В уме ли ты, сволочь! — крикнул он, отталкивая прочь обезумевшего солдата.

Павел Шурма бросил ружье в снег и, захлебываясь слезами, проговорил тем же бабьим голосом, полным безысходного отчаяния:

— А, пропадай все на свете!..

Сергей стоял неподвижно, с потерянной, слабой улыбкой.

Он не заметил, как около него очутились Соловьев и Бестужев. Бестужев, рыдая, приник к его плечу головой. Соловьев с нежной заботой стирал платком с его лица кровь.

Взяв Сергея под руки, Соловьев и Бестужев привели его туда, где, сбившись в кучу, вкривь и вкось стояли обозные телеги.

— Где брат? — повторял Сергей в забытьи. — Где Ипполит?

Вправо от дороги, поднимаясь по отлогому косогору, тянулся редкий лесок — остаток бывшего здесь когда-то густого обширного леса.

Соловьев молча указал туда рукой.

На снегу, под деревом, в нескольких саженях от дороги, вытянувшись в струнку, лежал Ипполит. Его тонкий стан казался еще тоньше. В правой руке, слегка откинутой в сторону, был зажат пистолет. Выражение лица было гордо-спокойное. Как будто теперь он наверное знал, что его мечты и дела на пространстве бесчисленных лет когда-нибудь, где-нибудь, но отзовутся.

Над ним стояли Матвей и Кузьмин.

Ипполит выполнил клятву — умереть на роковом месте. Увидев общее бегство, он выстрелил из пистолета себе в рот.

Один эскадрон гусар окружил толпу согнанных на дорогу солдат.

Другой поскакал к офицерам, собравшимся на месте разбитого обоза.

Впереди эскадрона, лихо размахивая саблей по воздуху, мчался на черном коне молоденький ротмистр — гладенький, чистенький, с пухлыми розовыми щечками, разгоревшимися от воздуха и движения.

Он подскакал к Сергею, который стоял, прислонившись к дереву и прикрыв глаза рукой.

Молоденький ротмистр занес было саблю над головой Сергея, но остановился, услышав суровый окрик бросившегося к нему Соловьева:

— Постыдитесь, он ранен!

— Не беспокойтесь, господин штабс-капитан! — насмешливо ответил молоденький ротмистр, спрыгивая на землю и пряча саблю в ножны. — Я только так: попугать. Мы с господином полковником отлично знакомы.

Он с насмешливой учтивостью поклонился Сергею.

Это был юный поклонник Вольтера и Руссо, ротмистр Оранского гусарского полка Ушаков.

Гусары, спешившись, отбирали у офицеров оружие. Молоденький ротмистр щебетал, с дружеской развязностью обращаясь к Сергею:

— Я выполнил ваше поручение, полковник, и передал ваши воззвания прямо генералу Роту. Не думайте, что мы в кавалерии такие невежды! Я, например, могу сказать про себя, что читал Вольтера и даже Руссо. Но что же делать, полковник, если ваше предприятие не могло увенчаться успехом! Вы, конечно, рассчитывали на пятую конную роту. Там был Пыхачев, ваш сообщник. Но как же быть, если он вчера арестован? Поверьте, полковник, я очень люблю просвещение, но мы в кавалерии очень хорошо тоже знаем, что такое присяга!

XXI. АНАСТАСИЙ КУЗЬМИН

Офицеров посадили в сани и под конвоем гусар повезли в Трилесы.

Солдаты должны были идти туда же пешком. Их согнали в кучу, как стадо. Они стояли в стороне от дороги прямо в снегу, окруженные живой изгородью всадников, и унылыми взглядами провожали проезжавшие мимо них по дороге офицерские сани. Неизвестно, что выражалось в этих взглядах: сожаление или тревожное ожидание собственной участи. Во всяком случае, в них не было никакого укора.