Черничные Глазки - [20]

— Ну ладно, если просыпаться, так уж лучше сразу!

Он крепко зажмурился, потряс головой, дёрнул себя за ухо и снова открыл глаза:

— Вот теперь я проснулся, это уж точно! Ну? — Да, несомненно, он не спал: ключи всё-таки не исчезли. — Но, может быть, это так у людей от голода бывает… привидения?.. Нет, просто видения?.. Ладно, посмотрим!

Крепко сжимая в кулаке ключи, он добрался до дверей лабаза, оставляя за собой глубокий взрыхлённый след на нетронутом снегу.

Он очень боялся, что вдруг уронит ключи в снег и больше не найдёт. Или они вдруг, как две ледышки, начнут таять у него в кулаке. Или это просто окажутся не те ключи. Он попробовал всунуть один ключ в скважину — он не вошёл!.. Попробовал другой, он был слишком мал и болтался в замке, ничего не зацепляя. Ясно! Не те!.. Он снова, осторожно и медленно, попробовал первый ключ, и тот вдруг вошёл… повернулся два раза, и свирепый замок, смотревший на него, стиснув челюсти, точно злой бульдог, вдруг точно улыбнулся добродушно и широко во всю беззубую пасть! Это оказался славный, симпатичный замок, он ничего не имел против того, чтоб его открыли!

Второй замок, на засове, так же охотно щёлкнул и открылся. Железная полоса брякнула и взвизгнула, качнувшись в толстой железной петле. Филипп потянул дверь, и та с трудом, из-за снега, присыпавшего порог, приотворилась.

В лабазе было полутемно. Одно маленькое узкое окошечко, вернее, отдушина под потолком, было забрано железными прутьями и сеткой. Помятые железные ящики стояли у стены. Какой-то штатив в брезентовом чехле, лопаты, кирки, канистры, двуручная пила на стене — всё это его нисколько не интересовало, всё было железное, твёрдое, несъедобное…

Наконец он наткнулся на полный большой мешок с чем-то мягким… Соль! Отсырелая крупная соль… Этой соли ему, наверное, хватило бы лет на пять жизни в лесу!

Он нашёл несколько коробок ружейных патронов в картонной промасленной упаковке. От них столько же пользы без ружья, как от соли!.. Ещё два мешка соли! Что он, с ума сошёл, этот завхоз?

В открытом ящике — одноручная пила, большущие гвозди, какие-то железки. Он снял ящик, чтоб посмотреть, что под ним. Ещё какие-то ящики, одинаковые, аккуратные, фанерные. На верхнем жирная надпись: ПУЗОДУЙ — СМЕРТЬ МУХАМ!

Больше не было ничего — ни мешков, ни ящиков.

Филипп стоял, отупело глядя на заколоченную крышку, глаза его привыкли уже в полутьме, и он без конца перечитывал надпись. Очевидно, какие-нибудь ядохимикаты от мух или комаров. Но почему — пузодуй? И вдруг разглядел сбоку тем же карандашом сделанный рисунок: человечек с неправдоподобно раздутым животом и толстыми щеками.

Это было что-то уж больно несерьёзно! На ядохимикатах такое писать да ещё пририсовывать человека с лопающимся пузом!

Он вытащил из ящика плоскую железку, подцепил фанерную крышку в одном… другом месте, мелкие гвоздики легко стали вылезать, открыл крышку, под ней зашуршала плотная толстая бумага, и он увидел, откинув её, ровно уложенную яично-жёлтую вермишель. Целое небольшое поле вермишели. Целое озеро с глубоким дном. Вермишельные россыпи, стоявшие на другом таком же ящике, и под тем ещё такой же ящик!

Он набил себе рот вермишелью, подхватил ящик и потащил к себе в избу.

Там он поставил вариться в котелке вермишель, но вода долго не хотела закипать, а когда закипела, вермишель никак не хотела мягчеть, так что, пока она варилась, он уже отметил три способа, один лучше другого, употребления в пищу вермишели: в сухом виде, в слегка разваренном и в почти совсем сваренном. И всё было упоительно вкусно!

Черничные Глазки недоверчиво разглядывал предложенные ему хрустящие палочки, но после долгого раздумья быстро-быстро захрустел зубами.

Филипп написал расписку: «Такого-то взят один ящик вермишели, заимообразно». Положил на ящики, оставшиеся в лабазе, и тщательно запер на оба замка дверь.

Ночью, ворочаясь с боку на бок и тяжело отдуваясь, он оценил значение надписи и рисунка на ящике и клялся отныне всю жизнь доваривать вермишель в котелке, а не в собственном желудке!.. И не набивать в себя разом больше одного котелка!..

Но утром он опять поставил на огонь вермишель, чувствовал себя отлично, и бодрая фотография, которую он снял при солнечном свете, называлась: «Мы с Черничными Глазками — после вермишели». А для предыдущей, снятой несколько дней назад, голодной и печальной, он придумал подпись: «А это мы до вермишели».

Глава 10. Как родился дневник

Днём он заставлял свою ногу кое-как работать: ковылять за дровами, таскать снег, чтобы кипятить воду. Но к вечеру нога отыгрывалась! Мстила за каждый шаг!

Выбившись из сил, он залегал с наступлением темноты на своих нарах около печки, и тут нога разбаливалась вовсю!

За стенами избы посвистывала на разные голоса вьюжка, ветер осыпал с мохнатых ветвей старых елей пласты снега, и начинало казаться, что ночной темноте не будет конца. Безлюдная пустынная тоска подбиралась к Филиппу, когда нечего было делать, и тут никакая вермишель не могла помочь!

Обследовав лабаз ещё несколько раз, он нашёл фонарь «летучая мышь», висевший высоко на стене. В одной из жестяных банок нашлось немного керосина, и теперь по вечерам он часами смотрел на маленький, слабенький, но всё-таки светлый, живой огонёк, подмигивавший ему сквозь пузатое, толстое стекло фонаря.