Черная смерть - [16]

Заболотный часто заходил в штаб-квартиру, всякий раз приносил с. собой леденцы и, угощая мальчика, долго и задумчиво смотрел на него.

— И Наташа, и Ян Гуй находились в тесном контакте с больными и трупами, но, как видите, не заболели, — сказал однажды профессор и добавил: — Их спас врожденный иммунитет.

Как-то вечером Заболотный пришел к Паллон.

— Отдадите мне хлопчика, доктор? Право, у нас ему будет неплохо…

Паллон вздохнула.

Вошел Бутовский и сразу догадался, о чем шла речь.

— Вы ненасытны, профессор! У вас и так их много — от гимназистов до студентов.

Заболотный рассмеялся:

— Ну, батенька, от одного у меня не прибавится и не убавится! Дети — моя слабость, а своих у нас нет.

— Что ж… — наконец проговорила Паллон. — В такой обстановке его нельзя держать. Мы рискуем…

«Если бы мы с Бетой не узнали от Златогорова о том, — писал впоследствии Бутовский, — что Даниил Кириллович со своей женой воспитывают нескольких сирот из деревни Чеботарки, то вряд ли бы мы отдали им Ян Гуя. Даниил Кириллович был необычайно обрадован и с нарочным отправил мальчика в Петербург с трогательным письмом к жене. Впрочем, что я пишу! Конечно, отдали бы ему мальчишку. Где же нам воспитывать: ведь мы еще не муж и не жена, а жених и невеста. Это во-первых; во-вторых, Заболотный, человек ярких и смелых мыслей, до страсти любящий детей, гораздо лучше нас с Бетой воспитает Ян Гуя. Бета согласна со мной. Прощай, Ян Гуй!..»

В день отъезда, прощаясь с Паллон, Ян Гуй гладил ее руку:

— Пасибо… мама… люблю…

Солнце все больше и больше пригревало, на полях уже почти не оставалось снега. На окраинах Харбина блестели лужи, грязь чавкала под ногами.

В один из воскресных вечеров Паллон ощутила покалывание в боку. Градусник показал тридцать девять. Исследование мокроты обнаружило чумные палочки.

Бутовский похолодел, узнав об этом.

— Это ошибка!..

— Не веришь? — словно угадав его мысли, спросила Паллон.

— Не верю!

— А палочки?

— Но ведь могут быть ошибки в анализах…

Через три дня температура спала. Бутовский воспрянул духом и помчался к Заболотному.

— При чуме ведь так не бывает, профессор?

Этот случай выздоровления после того, как были найдены чумные палочки в мокроте, так и остался неразгаданным. Однако отрицать в данном случае окончательно чуму даже сам Заболотный не решился.

XX

Приезжало пополнение из Томска, Киева, Одессы…

Среди новичков Заболотный обратил внимание на студента Льва Васильевича Громашевского.

На участке, где работал Громашевский, санитары — русские и китайцы — весьма педантично выполняли указания Заболотного. Обнаруженные на обсервационном пункте больные сразу же препровождались в больницу или в особый так называемый изоляционный барак. Тут же проводилась полная санитарная обработка одежды — после тщательной дезинфекции в специальной камере ее отправляли в стирку.

Громашевский с радостным волнением беседовал с Заболотным. Он знал, что профессор, как ученый с большим именем, занимал соответствующее положение в петербургском «высшем обществе», но относился к этому «обществу» с глубочайшим презрением. Громашевский уважал Заболотного, верил ему и рассказал все о себе.

Громашевский принимал активное участие в революционном движении. В 1908 году, будучи студентом медицинского факультета Новороссийского императорского университета, он был арестован при выполнении задания РСДРП, а затем выслан из Одессы в административном порядке. По истечении срока ссылки он продолжал занятия в университете вплоть до 1910 года, когда был арестован вновь.

После освобождения Громашевский по заданию партии выехал в Петербург. Там его арестовали в третий раз и приговорили к ссылке на три года в Архангельскую губернию.

— Ну, а я попросился сюда! — заключил он свой рассказ. — Горжусь, что работаю под вашим руководством. Правда, эпидемия резко пошла на убыль, но…

Заболотный рассмеялся:

— Сожалеете, что приехали поздно? Не отчаивайтесь, хлипче, на вас еще хватит этой хворобы!

Довольные друг другом, они расстались только поздней ночью.

Очаги эпидемии постепенно затухали. Население, пережившее панический страх, суровую зиму и голод, все смелее покидало темные фанзы, радуясь первым солнечным дням.

Однако экспедиция продолжала бдительно нести свою трудную вахту. Ночлежников по-прежнему собирали в помещении китайского театра на врачебный осмотр. Такой же осмотр проводился в специально оборудованных бараках Главных железнодорожных мастерских и паровозного депо. Только после этого осмотра можно было получить талончик с разрешением работать, и тут Заболотный не допускал никаких послаблений. Многие предприниматели пытались обойти это правило, считая, что главная опасность уже миновала, но Даниил Кириллович знал, что только так можно заставить чуму отступить.

Как-то утром, направляясь в сторону Модягоу, Бутовский очутился на Базарной улице, где когда-то заразилась Лебедева. «В Маньчжурии заболело и погибло около ста тысяч человек, — припомнились ему слова Заболотного. — Сто тысяч!.. А эпидемия все-таки остановлена, она не перекинулась в Забайкалье, Сибирь, Европу…»

Китайская часть Харбина была пустынной, на дверях фанз белели меловые знаки — кружок означал, что здесь больные; кружок, перечеркнутый крестом, возвещал о смерти; фанза, с которой была снята кровля, говорила о том, что оставшийся в живых хозяин ждет, не проникнет ли солнечный луч в сырые углы, чтобы убить еще гнездящуюся здесь заразу.