Черная Скала - [75]

Деньги дают свободу. У меня почти нет денег. И нет свободы. Я сказала себе, что не хочу жить. Все дороги ведут в никуда. Деньги. Деньги. Если бы только у меня было больше денег. Если бы я могла поехать в Англию и найти своего отца. Он может оказаться богачом, а может — нищим. Ну и пусть. Он все равно захочет меня увидеть. Я — его плоть и кровь. Если моя кожа покажется ему слишком темной, я могу скрести ее лаймом, чтобы она посветлела. В Англии я смогу начать с чистого листа. Я могу работать поварихой в ресторане, или швеей, или няней. Я могу поступить в университет. А потом стать учительницей. Если ты хорошенькая, это еще не значит, что ты не должна учиться и не можешь чего-нибудь добиться в своей жизни. Деньги. Если бы только у меня были деньги. С деньгами я бы начала все сначала. Ты умрешь не в этой стране. Так она сказала. Миссис Джеремайя сказала: «Селия делает то, что хочет Селия. Тебя не волнует, что произойдет, лишь бы заполучить то, что тебе хочется. Ты должна это получить, и точка».

«Ты умрешь где-то за границей». Но сначала я как-то должна оказаться за границей.

31

Вильям первым пришел домой. Его мать пошла в больницу навестить Руби и должна была вернуться только к вечеру. Я смутно помнила об этом, что-то такое она говорила сегодня утром. Но теперь я не обратила бы внимания, даже если бы королева Елизавета Вторая вдруг вздумала посетить Лавентиль.

Скорее всего, Вильям услышал меня, еще поднимаясь к дому. Сначала он решил, что это кричит собака или кошка, попавшая в какую-то ловушку, но потом каким-то образом догадался, что это Селия. Перепрыгивая через ступеньки, он влетел в дом. Когда открылась дверь, я испуганно повернула к нему мокрое и опухшее лицо. (Позднее он сказал: «Ты была сама на себя не похожа!») Он решил, что произошло что-то ужасное. «Что это, Селия? Что это?» Я лежала, скорчившись, на полу. Он попробовал приподнять меня, но я была тяжелая, как скала. Все во мне кричало: вниз, вниз, вниз. Вильям выкрикнул мое имя. Это ничего не изменило, я по-прежнему пребывала неизвестно где. До меня не доходили ни свет, ни звуки. Он обнял меня за спину и начал нежно покачивать, как ребенка. Пока, наконец, мое дыхание не начало выравниваться и рыдания перестали идти сплошными волнами. Потом они совсем стихли.

— Поговори со мной, Селия, — сказал Вильям, умоляюще глядя на меня. — Что бы это ни было, ты можешь мне рассказать.

Мы вышли из дома и направились на окраину поселка. Я еще ни разу там не была. Мы проходили мимо бедных, готовых обвалиться лачуг. Некоторые из местных жителей при нашем приближении бросали свои занятия и смотрели на нас. Многие говорили «Добрый день» или просто приветственно махали рукой, и я понимала, что они знакомы с Вильямом. Один мужчина спросил:

— Вильям, ты сегодня играешь на карнавале? Слыхал, сколько народу нынче в Порт-оф-Спейн?

Другой сказал:

— Скажи матери, завтра я занесу ей черный пудинг.

Вильям дал понять, что у него нет времени на разговоры.

И мы пошли дальше. В свете яркого золотистого дня мы шагали по извилистой тропинке, окруженной высохшим диким кустарником, пока не вышли на открытую зацементированную площадку. Здесь валялся всякий хлам: поломанные стулья, рваные матрасы, старая одежда. Впереди виднелась церковь, у основания которой возвышалось тридцатифутовое каменное изваяние Девы Марии Лавентильской. Я никогда не подходила к ней, только несколько раз видела издали, проезжая по шоссе. Но вблизи она выглядела совсем по-другому. Длинное одеяние складками ниспадало к босым ногам. На голове у нее была корона. В выражении ее лица — доброго и серьезного, не было скорби, но глаза казались наполнены сочувствием: сочувствием ко мне, к Вильяму, ко всему миру.

И здесь, на пыльной площадке у ног Девы Марии, я призналась Вильяму, что беременна. Он был ошеломлен. Уставившись на меня так, будто я говорила на иностранном языке, он спросил:

— Давно?

— Не знаю. Может быть, восемь или десять недель. Я не уверена.

— Это кто-то из поместья?

Я покачала головой.

— Кто-то, с кем ты познакомилась в городе?

— Нет.

Вильям выглядел сбитым с толку. Потом я увидела, как до него потихоньку доходит:

— Доктор Родригес?

— Да.

Он замер, глядя на меня расширившимися черными глазами. Он стоял абсолютно неподвижно, словно даже перестал дышать.

— Прости меня, — сказала я.

Повернувшись, Вильям побрел в сторону — туда, где кончался асфальт и где росла высокая трава. Он согнулся, как будто его ударили в живот, и уперся руками в колени. Как долго он может так простоять, подумала я. Он может потерять равновесие и скатиться с холма. На другой стороне площадки какие-то дети играли с палкой и велосипедным колесом. Они нас не замечали. Один из них что-то громко выкрикнул, и Вильям выпрямился. Теперь он обхватил себя руками, как будто ему было холодно.

Потом начались расспросы. Когда это началось? Вскоре после того, как ты получила работу?

— Нет, — сказала я. — Это случилось позже, намного позже.

— И это происходило в доме?

— Да. Иногда мы выбирались куда-нибудь на машине. Она часто сидела у себя в комнате.

Я видела, как он задумался, стараясь что-то вспомнить.