Черная шаль с красными цветами - [17]

— Спасибо, мама, сыт я. Небось не за лосем либо рысью гонюсь, Пусть потом Агния с Гордеем пожуют ячменного.

— Но, коль наелся, то и славно. Если отдохнуть хочешь — приляг в пологе на той половине. Там прохладнее.

— Не, мам, пойду-ка я Агнии с Гордеем помогу. Вижу, хочется им на речку.

— А и пособи маленьким. Им с тобой веселее тяпать. Однако подымись-ка и к отцу, может, ему чего надо помочь.

Федя поднялся на сеновал. Отец уже новые грабли прилаживал, маленькие. Сказал спокойно, будто ничего и не произошло:

— Это для Агнии. Сей год пора и ей на луга. Со своим инструментом пойдет…

Значит, отошел сердцем, унялся. И рассказ Федора — принял. Раздумывает.

— Батя, — сказал Федор. — Я тебе еще не все рассказал. Про того человека, про Илью.

Отец поднял глаза:

— Ну, чего еще?

— Тот человек, Илья, он не просто русский. Он сосланный. Из Ярославля, что ли, города.

Взгляд отца снова наполнился гневом.

— Мало тебе, что под пули дурью свою башку подставлял, ты еще и с разбойником спутался?

— Он не разбойник, батя. Выслали его в деревню Весляна на реке Вымь за то, что против богатеев пошел. Рабочих защищал, и вообще — бедных. А из Весляны его отпустили дырки в земле сверлить, нефть искать. Он сам мне сказал: выслали за по-лити-ку. Молнии в глазах отца потускнели, погасли.

— В нашем лесу только политиков и не хватало. Спасибо тебе, сынок — привез. Вот. Теперь и политиками обзавелись.

Федя промолчал.

— И как же теперь? Так и будешь в охотничьей избушке держать своего сосланного?

— Ему надо выбираться в Россию. Чтоб незаметно. Досюда я его привел, раз уж так вышло. А как дальше — не знаю. Тебя хотел спросить.

— Во-во, у меня только и забот, что твоих политиков из лесу за ручку выводить…

Отец надолго замолчал. Скоблил куском стекла рукоятку грабелек, раздумывал. Федя терпеливо ждал, упершись руками в кадку.

— Летом, не знамши дорогу, куда выберется? — спросил отец. — Ежели сейчас его выводить, то провожать надо аж до самого Кыръядина… не менее того. Как думаешь?

— Я не знаю, батя, — отозвался Федор.

— Не знаю, — смешно выпячивая нижнюю губу, передразнил отец. — Думал бы головой, а не задним местом, может, знал бы.

Снова зашаркал стеклышком. И снова заговорил:

— До Иванова дня надо расчистить новый луг. Это, Федя, кровь из носу — а надо. Есть в устье Черью пойма, между Ижмой и протоком Черыо… Там хороший стог можно поставить, а то и два. Ловушки нужно пообновить новые наладить, никто за нас это не сделает, сам знаешь. Если все лето по Ижме кататься, зимой животы подведёт, ноги протянем. Два лета в году не бывает..

Это отец уже не сердился, не выговаривал, а просто размышлял вслух, для Феди, и заботами делился, и объяснял как им вдвоем так поступить, чтобы и семья не страдала, не сидела потом голодом, и чтоб человеку помочь, раз уж так вышло, что от их, от Тулановых, воли человек зависит.

Федя понимал: нельзя в их суровой парме-тайге жить бездумно. Всякий день в году несет свой груз забот, житейских и сезонных, сегодня не сделаешь- потом горючими слезами заплачешь, да. Есть заботы, которые можно наверстать. Есть и такие, которые минуты не ждут. Сенокос, к примеру. Не накоси вдосталь сена скотине — чем станешь кормить? А скотина голодная — и сам зубы на полку положишь…

— Батя, а если… это самое… Если прямо с устья Черью меня отпустить? Пока луг расчищаем, пусть Илья с нами живет, да и поможет, руки-то есть, рабочий он человек. А как расчистим, так мы с ним вверх и пойдём, пока вода позволит. Если до конца не сможем подняться, оставлю лодку у верхней избушки, а оттуда напрямую выйдем на Переволок. С Переволока до Кыръядина опять же на своей лодке спустимся. А оттуда уж он сам на Чердынь выйдет, не маленький. Туда-обратно дня за четыре обернусь. А если у бабушки не задержусь, то и за три успею. А? — Федя с надеждой смотрел на отца. Он все продумал заранее, но нельзя было сразу, пока отец не остыл, выходить со своим предложением. Сгоряча отец мог и отвергнуть, а потом самолюбие не позволило бы ему согласиться.

Очень Феде хотелось, чтобы отец кивнул: все вроде толково придумано, только одобрить. А уж он постарается, не задержит. Дел-то по дому до зимы ого сколько.

— Как же… Двести тридцать верст он в три дня проскочит… По Ижме да Ухте так неделю гулял. Я-то, дурак, отпустил, — ворчал отец и на сына, и на себя самого.

— Там кое-где можно срезать, прямиком через леса не столь много выйдет, — заметил Федя.

— Да уж придется так и сделать, — сказал отец после долгого раздумья. — Не оставлять же его здесь. И потом, слышал я стороной, есть и в наших краях такие — по-ли-тики. Говорят, неплохие люди. Может, и твой — хороший, бог ему судья. Теперь уж куда денешься, придется до конца помочь.

С сердца у Феди будто тяжелый камень свалился. Отец на ветер слов не бросал и даже перед родными своими, самыми близкими, слова своего не нарушал.

— Ты знаешь, батя, он хороший, Илья. Нисколько не задается и нисколько не важничает. Хоть с машинами работает.

— Ладно, хвали давай, хвали. Немало ты с ним зверя тропил, не одного медведя взял… Как же! У нас тут не больно-то позадаешься, если не знаешь даже, в какую сторону ноги направить, чтобы из лесу выйти… Тут, брат, все сговорчивые, особенно без проводников.