Черная речка. До и после - К истории дуэли Пушкина - [16]
Vous pouvez penser quel effet ça fit dans tous les salons et Litta demanda aussitôt la permission de la laisser partir pour l'Italie, mais l'Empereur s'y est d'abord opposé, et a voulu la faire partir pour l'intérieur; mais elle a tant pleuré chez Benkendorff et Litta a tant assuré pour elle que l'Empereur lui a permis de repartir, ce qu'elle fera dans 6 semaines. Moi pour mon compte, j'en suis fâché car c'est une bien bonne personne, et quoique je n'allasse pas dans la maison, je la voyais souvent; je vous dirais que j'ai cru qu'il valait mieux ne pas y aller puisque l'Empereur s'était déclaré si formellement contre ceux qui fréquentaient la maison intimement.
A la minute mon domestique m'apporte de la ville votre lettre datée du 30 juillet. Il se trouve que Gevers l'avait déjà depuis 5 jours; ma parole son excellence, depuis que le Prince est arrivé, a tout à fait perdu la tête et ne pense à autre chose qu'à courir à Peterhoff. Car avec votre dernière lettre, il l'a aussi gardée pendant 3 jours. Soyez tranquille, quand il reviendra je me charge de lui faire la leçon.
J'ai déjà voulu vous dire plusieurs fois que l'on me décachetait vos lettres; en outre la dernière l'a été, à moins cependant que vous-même vous ayez pris pour empreinte votre pouce, ce qui n'est pas probable. Le cachet était horriblement mutilé et ne ressemblait à rien: ce qui m'a fait avoir des soupçons, c'est que moi qui vous connais si soigneux, je trouve que cette manière de cacheter les lettres ne vous ressemble pas du tout. Si mes conjectures étaient fondées, alors il faudrait savoir d'où cela vient et s'y opposer si c'est possible.
Gevers a été aux affaires étrangères et on lui a dit qu'il n'était arrivé qu'un grand paquet à l'adresse de la comtesse Nesselrode. Je vous assure, [je] suis tout malheureux de ne pas avoir le linge. Vous direz à papa et à mes sœurs que je ne leur écris pas parce que je n'ai rien à leur dire, que tout ce que je pouvais leur écrire vous leur raconterez, ce qui vaut mieux; vous leur direz encore que je les embrasse de cœur. Quant à vous, vous savez que c'est toujours aussi fort que je vous aime, que je vous embrasse en imagination.
Tout à vous
d'Anthès
Dites à Alphonse qu'il vous fasse voir ma dernière passion et vous me direz si j'ai bon goût et si avec une petite fille il n'est pas possible d'oublier la morale qui dit qu'il ne faut jamais s'adresser qu'aux femmes mariées.
Петербург, 2 августа 1835
Любезный друг мой, вы так избаловали меня частыми письмами, что я не могу привыкнуть к вашему молчанию: вот уж 3 недели как от вас нет ни слова. О вашем здоровье я не тревожусь. Меня успокоил Брей, которому вы писали, после того как написали мне, однако предупреждаю, что решительно не позволю вам молчать так долго, ибо только от вас самого желаю узнавать, чем вы занимаетесь и как живёте.
После возвращения из лагеря погода у нас стоит прекрасная, да и развлекаемся мы от души. Во-первых, двор пребывал на Елагине очень долго, а это делает жизнь на Островах чрезвычайно весёлой, к тому же у многих возникла превосходная мысль устраивать нам праздники на Водах[38], наподобие тех балов, что дают за границей. Право же, они прелестны и удались настолько, что двор соблаговолил там бывать. Последний бал мадам Клейн[39] стал триумфом, явно польстившим её мелочному женскому тщеславию; и то сказать, императрица, как только приехала, сразу подошла к ней и сказала, что давно желала познакомиться, и беседовала довольно долго; поверьте, это произвело потрясающий эффект на купеческих жён. Впрочем, мадам Клейн не возгордилась, я видел её только вчера, и она всё так же мила. Я всё забывал рассказать вам подробнее о жизни Жюли[40] в Пет[ербурге], а она ведь должна вас интересовать, вы же один из давних её поклонников: но одного потеряешь, 100 найдёшь, так что ваш отъезд не оставил пустоты в её сердце; с самого приезда дом её поистине уподобился казарме, поскольку все офицеры полка проводили там вечера, и можете вообразить, что там творилось, но нравственность блюлась, так как знающие особы утверждают, что у неё рак матки. Однако император, который не входил во все эти подробности и ежедневно получал рапорты о том, что офицеры, вместо того чтобы быть в лагере, проводят всё своё время в дороге, разгневался и через генерала[41]выразил им своё неудовольствие. Меж тем, к несчастью, наступил день рождения Жюли: у себя в имении[42] она устроила роскошный праздник своим крестьянам; как вы догадываетесь, сумасбродничали там вовсю; я не был, но злые языки рассказывают невероятные вещи, хотя я уверен, что это выдумки. Например, будто она заставила крестьянок влезать на шесты, а когда они оттуда падали, крикам и веселью не было конца, или будто бы она приказала устроить для крестьянок скачки, и бабы скакали верхом без панталон и без сёдел, словом, все шутки в таком же духе. Самое же неприятное, что, возвращаясь, Александр Трубецкой[43] расшибся и вывихнул руку. Естественно, императору стали известны все эти слухи и о руке Александра, так что на следующий день на балу у Демидова
«Пуговица Пушкина» — литературно-документальная реконструкция событий, приведших А. С. Пушкина к трагической дуэли. Книга написана итальянским профессором русского языка и литературы Сереной Витале на основе исследования архивных источников, в том числе и новых документов из личных архивов наследников Геккерена-Дантеса.
Все, кто знал Наталью Гончарову, сходились в одном: она была изумительной красавицей. Свет ревниво следил за ее успехами, пристально всматривался в ее поступки. Сплетники злословили по поводу ее отношений с Дантесом, приписывали ей равнодушие и прозвали «кружевной душой». Даже влюбленный в нее Дантес отказывал ей в уме. Многие считали ее виновницей гибели Пушкина. Сам же он называл Натали не только своей Мадонной, но также «женкой» и «бой-бабой». Она воспитала семерых собственных и троих приемных детей.Жизнь Натальи Николаевны, в 18 лет ставшей женой первого поэта России, а в 24 года оставшейся вдовой, по сей день вызывает споры, рождает мифы и разноречивые толки.
Эта книга-сенсация – взгляд на судьбу русского гения известной итальянской пушкинистки, исследовательницы и знатока русской литературы Серены Витале. Написанная на основе документальных источников, а главное, писем Жоржа Дантеса его приемному отцу, которые впервые были предоставлены автору из семейного архива Геккернов, она выстраивает цепь событий, приведших Пушкина к трагической дуэли. Витале рассказывает о том, что друзьям Пушкина вскоре после дуэли стала известна вызвавшая ее истинная причина, но они договорились держать ее в тайне…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Венедикт Ерофеев (1938–1990), автор всем известных произведений «Москва – Петушки», «Записки психопата», «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» и других, сам становится главным действующим лицом повествования. В последние годы жизни судьба подарила ему, тогда уже неизлечимо больному, встречу с филологом и художником Натальей Шмельковой. Находясь постоянно рядом, она записывала все, что видела и слышала. В итоге получилась уникальная хроника событий, разговоров и самой ауры, которая окружала писателя. Со страниц дневника постоянно слышится афористичная, приправленная добрым юмором речь Венички и звучат голоса его друзей и родных.
Имя этого человека давно стало нарицательным. На протяжении вот уже двух тысячелетий меценатами называют тех людей, которые бескорыстно и щедро помогают талантливым поэтам, писателям, художникам, архитекторам, скульпторам, музыкантам. Благодаря их доброте и заботе создаются гениальные произведения литературы и искусства. Но, говоря о таких людях, мы чаще всего забываем о человеке, давшем им свое имя, — Гае Цильнии Меценате, жившем в Древнем Риме в I веке до н. э. и бывшем соратником императора Октавиана Августа и покровителем величайших римских поэтов Горация, Вергилия, Проперция.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.