Черная радуга - [83]

«Нет! Если я стану и его подозревать, то тогда уж самому осталось посадить на подоконнике горох…

Наверное, кто-то должен прийти. Посмотрим, какая пташка запорхнет сюда».

По телевизору стали передавать ритмическую гимнастику — модное в последнее время зрелище, очень одобрительно воспринимаемое теми, кто в анкетах пишет: «пол — муж.». Особенно любили этих самых гимнасток в купальничках, как помнил Матвей, в нарко — даже «ракетчики» и кое-кто из «вертолетчиков», охая и трясясь, выбирались из своих постелей и ползли на «ракурсы», в которых показывали стройных, выделывающих разные штучки гимнасток.

Зрелище это никакого практического значения не имело — такие штучки могли выделывать только профессиональные гимнастки, по восемь часов разрабатывающие гибкость сочленений. А если бы какая-то замордованная домохозяйка, следуя призыву улыбающейся ведущей «делайте с нами», попыталась «сделать», у нее тотчас же хрустнул бы окостеневший от стояния у плиты, в очередях и у детской коляски хребетик. Вот и получается, что передавали его исключительно для «пол — муж.».

Тут знали всех звезд по фигурам и даже по фамилиям, которые передавались на фоне бедер или соблазнительных коленок каждой, горячо обсуждали их достоинства, выделяли фавориток. И когда одна из них исчезла с экрана, перестала появляться — чернявенькая, не то китаянка, не то кореянка, — возмущенный Матвей отбил на телевидение телеграмму: «Елизавету Ли верните. Матвей Капуста».

Неизвестно, что подумали на телевидении, получив такую странную телеграмму, но, видимо, все же сочли гласом народ (пришла с Севера!), и сияющая Елизавета Ли снова появилась на экране. Ее встретили аплодисментами и отметили эту маленькую победу.

Вот и сейчас разлили остатки, подняли в честь ритмичных гимнасток. В этот момент в прихожей что-то загремело, и всунулась сначала страшенная авоська, набитая всевозможной стеклотарой булькающим содержимым, потом закуржавевший Куканов со второй разбухшей сумкой, следом Андрюша с двумя подобными авоськами, которые гнули его долу, а за ними, настороженно заглядывая в большую комнату, вошли две заснеженные и оттого по-северному притягательные девушки, похожие на снегурочек, — Таня и Яна. Они скинули шубки и оказались обе в джинсах и легких цветастых кофточках-батниках, которые как раз вошли в моду. Матвей вдруг подумал, что если бы принарядить их в такие же цветастые купальнички, как у ритмичных гимнасток, то они гляделись бы не хуже, а может быть, и лучше — все-таки красивы местные девушки.

Следом вперлась бабища в тулупе, которую все запросто называли Митрофановной, с глазами, опухшими от пьянства. Она вела за собой девчушку в клетчатом пальтишке, сначала показалось — дочку, но потом подумалось: откуда у нее дочка? У нее детей отродясь не водилось.

Митрофановна свалила с себя грохнувший тулуп, под ним был засаленный, когда-то роскошный халат, длинный до пят, распахивающийся при каждом движении и обнажавший ее пышные телеса. «Это все проделки Таньки, — со злобой подумал Матвей. — Позвонила ей». Митрофановна славилась своими пьяными дебошами и редким умением порушить даже самое благопристойное торжество.

Вообще по натуре это была добрая, но безалаберная женщина из таких же неприкаянных, какие собрались сейчас здесь. Она была еще молода, крепка, только под влиянием алкоголя становилась неуправляемой. А кто здесь управляемый?

Матвей с любопытством следил за незнакомой девчушкой. Та чинно сняла пальтишко и теперь прихорашивалась перед зеркалом, оправляя ситцевое платье с оборками. Даже тоненькие Таня и Яна казались по сравнению с ней взрослыми женщинами. «Неужто из малолеток? — мелькнула тревожная мысль. — Тут тебе и статья. Вот это, наверное, и есть обещанная провокация…»

Но когда девчушка повернулась, все сомнения разом рассеялись. У нее оказалось лицо, густо усыпанное рыженькими веснушками, словно воробьиное яйцо, и совершенно порочные желтые кошачьи глаза. Она прищурила их, разглядывая компанию, вытащила из кармашка платья пачку «Примы» и небрежным жестом сунула сигарету в рот. Щелкнула пальцами, покосившись на Андрюшу, и тот галантно поднес ей зажигалку. Она глубоко затянулась и лениво отставила сигарету, держа ее двумя пальцами.

— Знакомьтесь, — возгласила Митрофановна сиплым голосом пьяного дворника. — Клава, воспитательница детского садика. Телефон восемьдесят один тринадцать. Бежит по первому зову.

На пятерки, валявшиеся под ногами, никто не обратил внимания. Эти и не такое видели — у каждой был солидный северный стаж.

Матвей пригласил девиц в комнату, попутно облапив новенькую: действительно, цыпленок. Она сразу же умело обвисла в его руках, подставила для поцелуя губы, крашенные бантиком.

— Бордельеро потом, — сказал он. — Сначала жахнем.

Он взял бутылку шампанского, отошел в угол, снял проволоку и нацелился в лоб Вадиму. При хлопке тот инстинктивно пригнулся, пробка застряла в его кудрях. Он тут же ловко выстрелил в Матвея — свистнуло у виска.

Вадим принялся разливать пенную струю, а диктор побежал на кухню поставить противень с новой порцией уток. Матвей тоже вышел на кухню и, разняв кричавших маститых начинающих литераторов, открыл фрамугу. Так и есть, не зря мела поземка. В таза хлестнул сильный порыв ветра со снегом — пурга. Что ж, скоро можно начинать проверку-эксперимент.