Черная радуга - [82]

«Может быть, агент — она?» — вдруг подумалось Матвею. Он не помнил четко, как его предупредили: то ли появился на квартире, то ли еще появится. Перебрал в уме всех присутствующих, зорко следя в то же время за их поведением.

Федор отпадал сразу: не посадят же его на льдину, чтобы забросить таким хитроумным способом. Куканов вообще не жаловал «шишек» — всех посылал в бога и мать, открыто и закрыто. Старухин для этой роли не подходил — кроме снежного барана его ничто не интересовало. Куховарова ненавидела и презирала Верховоду: ведь она тоже хаживала к Петровичу и коротала у него вечера. Лейпциг при всех его недостатках обладал чисто интеллигентской щепетильностью и на такое дело не согласился бы. Овин не подходил по техническим причинам: в любое время мог впасть в депрессию, и тогда хоть трава не расти, плевал он и на десять Верховод.

Куницын хотя и казался авантюристом до мозга костей, но превыше всего ставил законы дружбы и товарищества — Матвей видел, как он однажды бросился на нож пьяного рыбака, закрывая собой товарища.

Онегов тоже конфликтовал с Верховодой — тот увел у него когда-то красивую натурщицу, а потом выжил ее из города.

Об Андрюше и речи не могло быть, настоящие поэты на такое дело неспособны, а Матвей был убежден, что он поэт настоящий.

И все же каждый из них мог оказаться…

Чужая душа потемки. В прошлом какое-то пятнышко, а Верховоде только того и надо: зацепится и всю душу человека вытащит и вывернет наизнанку. В здешнем фольклоре есть образ темного злодея: Владеющий Железным Крючком…

Больше всего подозрений вызывали у Матвея Шутинис, Чужаков и, как ни странно, Вадим.

Хотя Шутинис оказался очень уж гнусной личностью, но среди вот таких опустившихся, грязных типов Верховода и вербовал себе агентов, готовых продать любого друга даже не за лишнюю сотню рублей, а за бутылку любимой бормотухи. Он жил у Матвея уже около месяца без документов, прописки, и никто его почему-то не потревожил, хотя все знали о его местонахождении, даже куркуль Билык однажды приходил под окна и долго грозил кулаком. Жаль, что Матвея тогда не случилось дома, а Шутинис спрятался под тахту и там дрожал, ежесекундно ожидая громового стука в дверь.

Чужаков страдал всеми известными комплексами неполноценности: и маленького роста да невзрачный (носил ботинки на высоких каблуках и со скрипом) — о таких говорят: «Маленькая собачка до старости щенок», и сборник песен задробили, и выразить без мата свою мысль не может… Но очень хитрый, о таких еще говорят: «Выгадывает — в одну дырку лезет, в другую заглядывает». Несмотря на доброе отношение Матвея, Чужаков в глубине души почему-то ненавидел его. А может, благодаря этому ни одно благое дело не остается безнаказанным в нашей жизни.

Ненависть прорывалась у него во время штопора, когда отказывали тормоза. Он ложился поудобнее и начинал на все корки костерить Матвея. Тот удивлялся, разводя руками:

— Ну смотри, какой гнусный… Даже лег поудобнее. И все-то его вроде невинные замечания были с издевочкой, с подковырочкой.

— Вот ты борешься за справедливость, — говорил он, и глазки его становились колючими. — А сам? Оглянись во гневе: пьянь беспросветная, за все время пребывания здесь ни дня в трезвые не выбился, потому что алкоголь из организма выходит три недели, а ты столько ни разу не протянул.

— Если ты думаешь, что за справедливость борются светлые во всех отношениях мужи, то ты просто несчастный ушибленный. Светлые мужи бьются за свои кресла, потому они и светлые.

— Омар Хайям сказал по сему поводу, — вступал поэт-сторож и декламировал, размахивая костлявыми руками:

Упрекают Матвея числом кутежей

И в пример ему ставят непьющих мужей.

Были б столь же заметны другие пороки —

Кто бы выглядел трезвым из этих ханжей?

— Он так сказал? — недоверчиво спрашивал Чужаков, с трудом припоминая: вроде бы есть такой поэт, что-то где-то слышал. — Про Матвея?

— Мы с ним познакомились на встрече в одном подшефном совхозе, — небрежно пояснил Матвей. — И одно из своих стихотворений он посвятил мне.

Чужаков угрюмо умолкал. Действительно, у Матвея черт знает сколько знакомых и даже с поэтом Хайямом встречался. В его библиотеке много книг, надписанных лично ему авторами, стихи посвящены, сам видел. И надписи теплые, прочувствованные.

Овин и Лейпциг тут же затевали длинный теоретический спор о справедливости, истине, правде. Лейпциг приводил высказывания классиков, Овин доказывал, что понятия «правда» вообще не существует.

— У каждого человека, общества, периода она разная. Где же истинная? И вообще человек придумал слово «правда» себе в утешение.

Чужаков мог пойти на сговор с Верховодой просто для того, чтобы насыпать Матвею наконец-то перцу на хвост, унизить его и почувствовать свое превосходство.

А вот Вадим… Внутренне Матвей чувствовал, что его подозрения беспочвенны, но достаточно было выстроить цепочку фактов и они выглядели зловеще: он первым случайно (случайно ли?) встретился в городе, повел его на квартиру Петровича, давал пояснения, потом сопровождал на Горячие ключи, стараясь быть все время в курсе и незаменимым, а в результате кто-то совершенно точно предупредил матьее о готовящейся секретной акции в отношении капитана Рацукова. Того, видать, подставили или он зарвался в своих домогательствах, и его решили убрать. В матьее выживают не самые сильные, а самые незаметные. И все время где-то мелькал или проходил на заднем плане Вадим.