Черная месса - [104]

Внезапно распахиваются три двери собора: массивные срединные врата и две боковые двери поменьше. Сначала ничего не видно, кроме яркого полуденного света, какого не бывает на земле или других планетах. Божественный разноцветный пожар дня хлынул в церковь, но покойник чувствует только: это и есть настоящий день! В срединных вратах стоит старый паромщик. Головой он достигает арки ворот. В руке — золотое весло, с плеч до ступеней порога свисает голубая мантия. В боковых воротах появляются два одинаковых паланкина; каждый несут по шесть наглухо закутанных фигур, которые опускают носилки перед катафалком. И справа, и слева все происходит ритмично и одновременно. С носилок быстро поднимают мертвецов и, не мешкая, кладут в углубления слева и справа от Луки. Едва дело сделано, двери собора захлопываются; паромщик и закутанные фигуры исчезают, и Лука остается наедине с двумя покойниками. Сон словно прерывается, запутавшись; Луке чудится, что долгая ночь вторглась в него, и он крепко закрывает глаза.

Он снова просыпается в том же соборе, мертвый и распростертый на катафалке. Свет под куполом изменился. Он скуден, молочного цвета, сумрачен, и не льется потоком, а сочится каплями. Перед Лукой стоит старик. На этот раз его весло — из слоновой кости, мантия — черная, вышитая серебряными звездами, на острых кончиках усов висит по колокольчику, что звякают при каждом движении. И Лука слышит, как старик говорит:

— Вставай, соня! Быть может, ты найдешь здесь то, что ищешь.

Он касается его веслом. Лука чувствует, что к нему возвращается жизнь, он поднимается и встает на настиле катафалка. Он хочет заговорить со стариком. Но тот исчез.

Лука оглянулся. Тут оба мертвеца, что лежат подле него, тоже встают рядом. Скудный свет слабо обтекает эти призраки.

Это двое мужчин. Один — в расцвете лет, другой — юноша, почти мальчик. Оба — такого же роста и телосложения, как Лука.

Покрывало все еще лежит на глазах пробудившихся от смерти. Все еще Лука не видит их. Ветер медленно бродит по церкви.

Язычки свечей колеблются.

Теперь Лука узнает пожилого мужчину. Его отец. Каким радостным, сияющим и румяным стало его лицо! Волосы на голове и борода — густые и черные, осанка прямая, дыхание ровное. Таким сын его не знал. Он помнит усталого седого больного человека, который из одного кресла с трудом перебирался в другое, сидел у стола, с болезненными стонами задремывая ранним вечером. И все же, вероятно, лежит в забытом выдвижном ящике письменного стола фотография, на которой отец выглядит так, как теперь, такой же красивый, мужественный, больше похожий на старшего брата.

Лука плачет. Он робел, он боялся мужчины напротив, с судейской суровостью сидевшего в эркере, исчеркивая красными чернилами вытребованные у сына тетради по математике. Теперь он подходит без робости, без страха, без ненависти к тому, кто бок о бок с ним выдержал в этом соборе испытание смертью. Он берет отца за руку, за теплую, податливую, мягкую руку мужчины, который понимает жизнь. И отец хватает его руку, притягивает к себе и искренне прижимает к груди. Впервые ощущает сын биение отцовского сердца, стук живого сердца, и его собственное бешено колотится от счастья этого мистического переживания.

Катафалк исчез, и мужчины, отец и сын, стоят на вершине кафельного купола церкви, нежно прижавшись друг к другу, чуть поодаль от подростка.

Отец произносит:

— Пойдем! — и за руку подводит сына к отроку.

Лука глядит на него, думая: мой отец черноволос, я рыжий, а он — белокур.

Разгорается рассвет.

Юноша смеется. Его длинные волосы развеваются. Смех его пронзителен и громок, как звук горна; все понимающая улыбка не сходит с лица.

Отец наклоняется к Луке и шепчет:

— Мы знаем друг друга, а он — наше завершение. — Лука видит, что отец плачет, и у него самого бегут по щекам слезы еще не изведанного счастья. Он ничего не может с собой поделать. Он падает на колени и целует ноги прекрасного смеющегося мальчика. Однако поцелуи эти оказались колдовскими.

Доносится раскат грома; собор бьется, как игрушечный замок из хрупкого стекла, и исчезает.

Они идут втроем, держась за руки. Лука в середине, отец справа, мальчик слева. Вокруг них царит праздничное веселье. Снова разливается золотистый свет и неземные всполохи всех цветов радуги. Потоки людей с огненно-красными знаменами и сверкающими, звонко играющими инструментами шествуют в прихотливом и меланхоличном танце. Троица же ростом — значительно выше остальных. Лука ощущает, как людские волны проносятся у его бедер. Он знает: то, что я чувствую теперь, — высшее счастье Творения. Множество песнопений раздается вокруг. Но каждый гимн начинается словами: «Смотрите, как шествует вечное племя!»

По нежно-зеленому холму он будто парит, возносимый под руки отцом справа и отроком слева. Женщины в платьях, соскальзывающих с плеч и обнажающих груди, падают перед ними на колени и просят о благословении, умоляя коснуться их. Лука же и его попутчики избегают поклонения тысяч женщин. Его взгляд устремлен на вершину горы. Там стоит старый паромщик. Мантия у него — золотая, а весло — из прозрачного сияющего металла. Колокольчики на кончиках усов яростно звенят. В свободной руке он держит свой фонарь, только пламя невидимо. Все ближе подходит Лука к старику. Теперь свет в его фонаре, кажется, проснулся и становится все ярче и ярче. Но все остальное блекнет.