Черная месса - [101]

Но и здесь было как-то беспокойно.

Он снова вставал и вытягивал голову в темноту, как настороженный охотник. Тишина властно обнимала его. Высокое приглушенное пение скрипок неземных сфер, наполняющих земное пространство, пульсировало звенящим тремоло. Ему все отчетливее слышалось журчание древних источников, что стекали в водоемы в укромных двориках. Он внимал им, затаив дыхание. Но в шуме таинственных потоков не рождалось Слово.

Совсем разбитый, ложился он в постель.

Странная и сильная боль не давала ему заснуть.

Словно побывал он в неведомом мире и похоронил там любимое существо — женщину, друга, ребенка, — а потом очнулся с этой болью, не понимая ее причины.

Днем он сидел в канцелярии и пристально смотрел на часы, висевшие над его бюро. Скрипели перья. Чьи-то шаги злобно шаркали по пыльному полу. Иногда кто-то глупо шутил. Из угла отзывались блеющим смешком.

Он же только слышал, как сосуд времени наполняется каплями секунд. Когда час наполнялся, время переливалось через край, и лишние капли звонко падали на пол. Он этого не выносил и едва удерживался от рыданий.

Однажды подошел к нему сзади начальник канцелярии.

— Господин Лука, сколько еще мне придется вам повторять? Elench[90] опять написано не к месту. Exibit Numero 2080 не принят ad acta[91]. Я каждый раз это говорю! Поверьте моему опыту! Баловни судьбы и принятые по протекции — по меньшей мере небрежные ротозеи и сонливцы! Да! Когда ваш папа был надворным советником…

— Да, я сновидец, забывший свой сон.

Лука сказал это слишком громко и испугался собственного голоса.

Писари сгорбились и захихикали, злорадствуя, как школьники. Эти злюки всегда с трудом сохраняли серьезное выражение лица.

— Вы рассеянны, вы очень рассеянны, — сказал начальник, протер очки и направился к двери.

Однажды утром, когда Лука проснулся после беспокойного неприятного сна, он услышал, что громко произносит:

— Забывать — грех, забывать — самый тяжкий грех, какой только может быть.

Он приподнялся, но не мог совладать с губами, что произносили слова помимо его воли:

— Нужно искать, искать, искать!

Он медленно оделся; кружевной шарф обвивал его шею, как теплое облако тумана окутывает горную вершину.

Он вынул из шкафа рюкзак, положил в него хлеба и немного белья.

Затем взял свою трость и вышел.

— Только вот куда мне идти? — спрашивал он себя, как оглушенный, оказавшись на пустой площади в розовом пламени утреннего рассвета.

— Искать сон, — сказал голос.

Лука зашагал прочь, и вскоре город остался позади. Странная сила гнала его, и уставшее от бессонных ночей сердце едва успевало биться. Отчужденно и недоверчиво смотрели на него конусообразные вершины плоскогорья. Неподвижно расстилался туман. Только над уступами Горы Грома поднималась туча, словно последний выдох мертвого вулкана.

Сойка с синими крыльями стремительно пронеслась мимо. Высоко вверху парила хищная птица.

Лука спускался под тонким покровом птичьих голосов. Ни один не походил на другой. Хвойные и лиственные леса шелестели на округлых и острых вершинах холмов и казались немного ошалевшими из-за припозднившегося апреля. Но луга между ивами уже полны были одуванчиков.

Лука сошел с улицы на проселочную дорогу, затем свернул в узкую зеленую равнину между двумя горными хребтами, поросшими густым лесом. Горное пастбище поднималось ровными уступами, и это смягчало душу странника. Разочарование и беспокойство постепенно исчезли, и внезапно он бросился ниц, целуя землю. То был поцелуй любовника. «О, звезда, я обнимаю тебя, ты пахнешь женщиной!»

Ему казалось, этим поцелуем он приблизился к тайне, которую искал. Бездумно и бесцельно шел он дальше.

Был полдень, когда из светлой долины вошел он в темное скалистое ущелье. Ему пришлось почти ползком перебираться по склону, ибо в глубине пенился бурный ручей. Наконец Лука увидел висячий мост. Множество маленьких деревянных отсеков цеплялись друг за друга острыми краями и тянулись на длинном канате через ущелье, а внизу бушевал поток. На каждом изгибе моста висел образок Богоматери с лампадой.

Вдруг Лука остановился. Он почувствовал, что не должен идти дальше. Что-то трепетало в нем, как магнитная стрелка. Он закрыл глаза и пополз вверх по откосу. На вершине тянулся тихий густой лес. Стволы были неподвижны. Лишь кроны медленно покачивались. Из бесконечного пространства налетали раскаты грома, парили мгновение над лесом и таяли вдалеке.

О еде и питье Лука не думал. Ему было не до того. Что-то гнало его вперед.

Одно воспоминание не покидало его. Как еще ребенком он шел с отцом по лесу. Отец — впереди по тропе, Лука — за ним. Бородатый отец нагибался то за каким-то растением, то за грибом, иногда раздвигал заросли кустарника, надеясь найти месторождение ископаемых. Оба молчат. Вдруг отец исчезает в молодой поросли, оставив мальчика в одиночестве. Лука, обезумев от страха и боли, бежит дальше по тропинке и ищет его. Кричать он не решается. Робость и стеснение всегда мешали ему говорить отцу: «отец». Его грызет двойной страх — за самого себя и за пропавшего, который мог, отойдя от тропы, сорваться с кручи и теперь лежать в овраге.