Чёрная кошка в оранжевых листьях - [8]

* * *

Таню принимали в школу и устроили собеседование. За столом сидели директор и учительница начальных классов.

Таню попросили прочитать любимый стишок. Таня закатила глаза и завыла:

Я живу, как кукушка в часах,

Не завидую птицам в лесах…

Учителя переглянулись странно так, тревожно, и попросили ее написать три слова, состоящие из двух слогов. Лина оценила ситуацию, подумала секунду и, не колеблясь, уверенно написала: «Ви-но, пи-во, са-ло…»

Была принята в первый класс.

* * *

Комната, где я работаю, освещена каждое утро каким-то нежданным теплым светом. Входишь утром — а там оранжево… Мол, ну где же ты, я так тебе рада… И только несколько часов утром, как будто специально для меня…

Посмотрела сейчас вокруг — хм, такой утвержденный временем удобный беспорядок: вокруг монитора — плитка черного мятного шоколада, надломанная, коробочка из бересты, привезенная с Байкала Максимом, студентом-юристом, в ней пара кастаньет, настоящих, из Испании… тут же Андрюшкина лошадка, по которой он звонит, как по телефону. Он может звонить и по ложке, и по кулачку… Но больше всего ему нравится по лошадке. Тут же диски в специальной конструкции — ее Даня подарил, еще черный сосуд, японский, изящный, для хранения счастливых мгновений. Рядом на столе керамическая подставка под горячую чашку, на ней чашка.

* * *

Неплохо бы, чтоб со мной дома жила и дружила кошка. Потому что кошка — это не только пушистые четыре килограмма любопытства и нахальства, но еще тепло и уют. Увы, присутствие Чака, больного, несчастного, этого не допускает… Он очень добрый и ласковый, а кошки его обижают, едят его еду и витамины из его миски, укладываются на его коврик, а он ложится рядом на голый пол, шипят на него, когда он лает на них, если они лезут куда-то, куда им не положено, например, на стол…

* * *

Позвонила какая-то дама… Говорит: «Это Лариса…» Верней: «Это Лагиса… ну, Лагиса… Я еще у вашего отца тгениговалася».

Прошу назвать фамилию. Фамилия мне ни о чем не говорит.

Говорит Лагиса, которая тренировалась у моего папы: «Я тоже пишу стихи». Я ей: «А я нет, не пишу стихи».

— Ну, а что вы пишете?

— Ничего не пишу.

— Как? Так мне сказали, что вы пишете, как этот, который еще про евреев писал. (Это она о Бабеле.)

(А я спокойна — оцените мою крепкую психическую организацию. Притом, что в это время я нервно поглядываю на мобильный, потому что жду звонка от сына…)

Хотите, говорит Лагиса, почитаю вам… Вы про что хотите? (Тут можно было откланяться, сказать — ой, у меня горит там что-то на сковородке, например, молоко… Но она же не отвяжется.) Говорю, ну… что-нибудь лирическое…

Почитала. С надрывом.

— Ну, — говорит, — и куда мне с этим?

Я бы сказала куда, но такими выражениями не оперирую.

— У меня еще и про Бога есть… Куда же мне это отправить?

Говорю, вы знаете, я так мало понимаю в поэзии… ничего не могу вам посоветовать. Отошлите куда-нибудь…

Она: «Не-е-е… Письмо пропадет, я сама отвезу. Перепишу сейчас и отвезу. Сама. В газету сначала. Пусть напечатают, скажу…».

* * *

Вот что мне написали друзья из Бангладеш:

Самая большая достопримечательность нашего двора — пес Банан, взращенный на наших харчах, но упрямо повторяющий все призывы на мусульманскую молитву. Эти призывы из мощных динамиков несутся, а Банан им вторит. Да так ловко получается, что бенгалы заподозрили русских в специальной дрессуре Банана с целью оскорбления религиозных чувств.

Причем Банану проще копировать высокие ноты. На низких у него голос срывается. Все зависит от того, кто каким голосом эти призывы поет… И когда Банан молится, даже самая вкусная косточка его не отвлечет.

ИЗ ПАПКИ «РАССКАЗЫ И РАССКАЗИКИ»

А НУ-КА МНЕ!

Мама с папой уехали в Ленинград в свадебное путешествие, когда-то давно отложенное на потом. Они долго не могли в это свадебное путешествие поехать. Сначала учились. Потом папа сдавал государственный экзамен по коню и брусьям. Да, я забыла сказать: папа мой — гимнаст. Мама должна была сдавать теорграмматику, а тут и я — здрасьте вам, явилась — не запылилась, ребенок по кличке Мыша. Мыша — потому что маленькое, писклявое, и девочка. А дальше пошло-поехало. Мы с мамой сдаем экзамен по научному коммунизму. Мама — в аудитории, я в коляске в университетском дворе. Папа уезжает на Спартакиаду народов СССР.

— А как же свадебное путешествие? — интересуется мама.

— А как же спартакиада? А как же народы СССР? Без меня? Я ведь один из нас, из народов СССР, — резонно парирует папа. И едет.

И правильно. Привез кучу всего: связку целую звонких медалей, стопку дипломов, книжку для меня, чтоб ее раскрашивать, туфельки для мамы и руку в гипсе. Свою. Съездил, порадовал народы СССР своим участием.

Словом, они все откладывали и откладывали это свое свадебное путешествие. А тут мудрая наша бабушка как топнет ногой: «А ну-ка мне, дети!!! Немедленно поезжайте в свадебное путешествие! Немедленно!»

И мама с папой поехали. Такие привлекательные оба там гуляли. Мама — в роскошной белой юбке колоколом в крупных цветах, в черной бархатной кофточке, а папа в белом чесучовом костюме «Дружба» из братского Китая и в белых башмаках, кучерявый и гордый, что он в Ленинграде с такой красавицей. Тем более это у них был в том году последний шанс. Потому что должна была появиться на свет моя сестра Танька, которую я выпросила себе на день рождения. Мама так и сказала, что если я буду хорошая, то у меня будет сестра или брат. Я сказала: «Зачем мне брат? Я буду очень и очень стараться, пусть лучше будет сестра Таня». И стала ныть и ныть, чтоб была сестра Таня.