Черная кошка, белый кот, или Эра милосердия-2 - [14]

— Вам что — плохо?

Я покачал рукой — «нормально, уже прошло». Он секунду ещё всматривался в меня, а потом обратился к привычному родному — бумагам.

— Так это вы редкостно воспитанный сообразительный молодой офицер?

Вероятно «учетчица» успела позвонить, пока я писал «цидулю».

— И сильно вы заикаетесь?

— По-ока-а при-ил-ичн-но… — пришлось мне открыть рот. Хозяин кабинета покивал головой и вновь принялся вчитываться в бумаги, вероятно обдумывая и принимая решение.

Был ли партаппаратчик природным хамом или приобрел на «должностях» партчванство, но мне, по сути — больному человеку, сесть не предложили. Оно понятно — не «свой», не ровня по положению, не «нужный» человек. Да и плевать. Привыкать что ли?

— Значит из ГСОВГ? — вновь «подал голос» райкомовец, подняв голову от бумаг.

Я, надев «маску» строевика, кивнул. Вы где воевали у Конева или Рокоссовского?

«Оба-на, там ещё и Рокоссовский оказывается был! Да-а, давно я про войну ничего не читал. Позабывал всё напрочь. И что говорить?» — пронеслось у меня в голове.

Но Юрий Николаевич, не обратив внимания на моё тупое молчание, решил блеснуть эрудицией.

— Ах да, вы же из Шверина, там наступал Второй Белорусский товарища Рокоссовского. А член Военного Совета… — он сосредоточился на секунду, напрягая память.

А у меня проскочила ассоциация: «барабанная дробь» и пауза ведущего — «Правильный ответ…»

— Товарищ Субботин! — победно улыбнулся хозяин кабинета, взглядом давая мне сигнал порадоваться вместе с ним.

Я слегка улыбнулся, делая вид, что приятно удивлен памятью и знаниями райкомовца. Хотя если вдуматься мужик действительно эрудит. Маршалы на слуху. Их знает каждый. А вот вспомнить ЧВСа — это сильно.

Мне же, честно говоря, его радость была параллельна. Я же выбирал между Жуковым и Коневым, склоняясь к варианту последнего. Маршалов и их фронты тогда знали как сейчас фанаты футболистов-звезд. И спутать «Зенит» с ЦСКА это однозначно получить в бубен, как вражескому шпиону — тогда и загреметь в «кровавую гэбню» — теперь. «Да-а, вот влетел бы…», — проскользнула мысль-откат.

— Так что же с вами делать? — проявив эрудицию, хозяин кабинета пришел в хорошее расположение духа и стал воплощенным хлебосолом. — Вы же понимаете, товарищ Адамович, что в настоящий момент, при всем нашем кадровом голоде использовать вас мы полностью не можем? Я стоял, сохраняя на лице спокойное равнодушие, и ждал перехода к конструктивной части.

— Характеризуют вас — положительно… — он полез в какие-то бумаги и что-то там высматривал. А я тихо стоял офигевая от этого — «положительно». Положительно — это что, звонок дамы из «Учета» что ли?

— Ага, — наконец найдя нужное в ворохе бумаг Юрий Николаевич поднял взгляд.

Командиром взвода ППС пойдете? Должность важная, но спокойная…

«Спокойная» — с личным составом?! Когда такое было?» — подумал я про себя, но сохранил на лице невозмутимость..

— Вы человек с боевым опы…

Дальше началась «рекламная пауза» нынешнего времени, а я привычно отключил мозг, что бы ни провоцировать злость и неприязнь

— … партия надеется…

И мне на прощание протянули руку.

Мысленно ляпнув: «Аминь!», — я пожал руку и направился за направлением к секретарю, «туда насчет вас, позвонят»…

Глава 7

Я исключительно терпелива, при условии что, в конце концов — выйдет, по-моему.

Маргарет Тэтчер.

Следующая задача — жилье.

Странно я себя чувствую. Не по здоровью — нет. Внутри. Вот идет мне навстречу на той стороне улицы — майор. А меня отчего-то злоба душит. Он — здоровый, симпатичный мужик. С орденом да с медалями. А меня, глядя на него — с души воротит. Сапоги у него хромовые и форма из хорошего сукна пошита. И понимаю я, это — «крыса тыловая!». И злюсь я на него — помимо воли. Знающему человеку сапоги эти — мно-огое сказать могут. Они чисто парадные и воду пропускают, так что носить их можно только в городе. И совсем не по лужам и не в «поле». Мои-то в отличие от его — яловые.

Вот и переплелись, сжились со мной чувства мальчишки-фронтовика, изгрызенного вшами, весь жизненный опыт приобретшего в армии, да на фронте. Странно я себя чувствую. Ох, странно… Теперь уже и не понять, что от меня — старого циника, а что от восторженного юноши, на руках которого кровищи — не одному маньяку и не снилось. Переплелась и скрутилась — не разорвешь… злоба на чиновничью сволочь из моего времени — «Я вас туда не посылал!» и на сытых интендантов этого — «Всё выдано согласно норме!».

Вокруг меня город, живущий не очень мне пока понятной жизнью. Не улавливаю я его внутренний ритм. Не могу подстроиться. Пока «я чужой на этом празднике жизни».

А странно, на мой взгляд, тут все. Очень. Большинство народа в частично военной форме и сапогах. И бабы с платочками, повязанными на головах. Мужики и парни в кепках или фуражках. Калеки, нищие, блатные, пленные немцы — старательно прячущие глаза… Бабы недвусмысленно оценивающие ладного молодого «офицерика» — меня.

И серое все кругом — СЕРОЕ. И тусклое. Привыкший к разноцветью одежды, рекламы, домов… к ярким и блескучим вывескам — глаз невольно ищет этого и не находит. Есть у меня пока это ощущение — попадания в фильм. Ненастоящности. «Неделька — другая и все успокоится…», как поется в детской песенке. Пока же держусь, чуть настороже. И людей на улицах как-то непривычно мало. Адрес доброй старушки в Старом городе подсказала молоденькая сестричка в госпитале. А улицы тихие. Собачки из-за заборов почти не лают. И на улицах бродячих псов нет. Судя по всему — подъели. Местные скушали. Голод. Да и кормить собачку опять же надо. А тут своим не хватает. Вон и голубятен полно. Только голубей маловато. Скорее всего, по этой же причине. Заборы здесь непривычные. Глухие и высокие — не заглянешь с улицы во двор. Вся жизнь дома заботливо спрятана от чужих глаз. Вежливо стучу в глухую калитку. — Заходите!