Таким образом, Плаксин решал две задачи: хоть как-то «поддерживал форму» и освобождал голову от эмоций.
Пятнадцать шагов до крашеной в синий цвет двери. Пятнадцать шагов до стоящего в противоположном углу высокого двухэтажного сейфа. Сейф примерно на четверть перекрывал окно с решеткой. В закуточке на подоконнике, прикрытые газетой, скрывались пара стаканов в подстаканниках, маленькая сахарница. Пайковый хлеб был завернут в чистое полотенце. Там же нашлось место для зеркальца, золлингеновской трофейной бритвы и кусочка мыла.
Плаксин втайне гордился своим «шикарным» кабинетом. Паркетный пол, натертый мастикой, зеленая с орнаментом ковровая дорожка. На большом диване, обтянутом коричневой кожей, он мог поспать, укрывшись шинелью. После всех недосыпов Великой войны, ночевок на земле, на нарах блиндажей, на голых полах чудом уцелевших домов — сон в комнате с центральным отоплением казался, чуть ли не волшебством, заслуженной наградой.
Карта с обстановкой, прикрытая занавеской, портрет товарища Сталина, большой крытый сукном письменный стол — привычный рабочий антураж.
Павел Панкратович сделал установленную для себя норму «не менее пяти» проходов — дверь-сейф. Выкинул из головы чрезмерное рвение подчиненного и подойдя к окну, открыл форточку и закурил.
Холодный воздух с улицы ворвался в кабинет вместе с городским шумом: гудками машин, разноголосым людским говором, шорохом ветвей…
— Р-р-аз, р-р-аз! Р-р-аз, два, три! — перекрывал всех голосистый сверхсрочник, ведущий куда-то взвод новобранцев.
Бумкнул упавший где-то тяжёлый груз и на полгорода раздался истошный вопль:
— Падла! …! … убью …!
Ритмичные стуки стройки заглушили отчаянный мат.
Город жил мирной жизнью. Город строился и убирал развалины. А здесь, в этом здании война продолжалась. Здесь были убитые и раненные, велись наступления и атаки. Противник контратаковал — и порой имел успех. Как в «деле Пинсон». Теперь по Б. пойдут шепотки о том, что бандиты за «своих» мстят. И мстят смертельно. Обычная бытовая склока приобрела совсем не нужную политическую окраску. И теперь придется думать, что противопоставить врагу.
Майор потер уставшие глаза, лицо, затылок и сел за стол. В рабочем блокноте появилась карандашная запись: «— месть? — второй в голову?!»
Покі Юрка не меў чына, быў нішто сабе дзяціна
Купала Я. Чары
… Порывы ветра клонят вершины деревьев, заставляя их жалобно протягивать ветки с немногочисленными желтыми листьями, словно руки умоляющих о чем-то женщин. Такие же стройные гибкие и… печальные.
Здесь внизу затишек. Осенний лес. Опавшие мокрые листья. Стихли трели и щебет птиц. Не зудят бомбардировщиками комары. Жалящие порой мошки, атакуют, молча и без жалости. Тишина, нарушаемая только шумом ветра. Сырость. Пахнет прелью, грибами и неистребимым в условиях партизанки запахом давно немывшегося и нестиравшегося мужика.
Группа шла парами. На пределе визуального контакта. Головные останавливаются каждые две-три минуты. Осмотреться, вслушаться в шорохи, выделить искусственный звук. Чавкающие шаги на сырых местах заставляют морщиться.
В эту пору лес начинает превращаться из друга в предателя. Как ни старайся, а следы останутся.
По-умному лучше бы не высовываться из схрона лишний раз. Вот только кто знает, какой раз лишний, а который нет?
Советы в последнее время всё чаще используют егерские группы. Не дай Бог, если в окрестностях сейчас работает такая. Никакие предосторожности не спасут от прослеживания всего маршрута. Конечно, выйти на бункер вряд ли смогут — не зря путали следы словно зайцы, но район определят.
На отдых остановились в одном из дотов. Метрах в семистах от дороги. Одиннадцать таких бетонных коробок перед войной настроили и поляки, и Советы. Вбухали в никуда кучу денег и материалов. Не пригодились огневые точки. Сначала Красная Армия «освободила» без боев. Через два года немецкий блицкриг не дал времени на занятие обороны. В сорок четвертом немцы смотались из очередного «мешка» бросив кучу запасов и оружия. «Добрые люди» растащили всё до последнего гвоздя. Остались голые стены и стальные двери. Теперь сухие, но холодные помещения с отличным обзором — временами использовались Сопротивлением. Когда для наблюдения, а когда вот как сейчас — для отдыха.
Ломоть черствого крестьянского хлеба с маленьким кусочком сала. Пара больших глотков воды. Усталые ноги на стену, немецкий ранец под голову и можно подремать, или хотя бы изобразить спящего.
Командовавший группой глубоко вздохнул, устраиваясь поудобнее. Старая офицерская куртка плохой матрас. Уже через пару минут цементный пол начал тянуть через тонкую ткань тепло.
«… Обзавестись бы русским «ватником». Жаль нельзя. «Офицер — пример для подчиненных». И так дисциплина ни к черту. Сидение в бункере, не способствует подъему морального духа. Скорее разложению. Двадцать четыре часа в бетонной яме вместе с подчиненными. Такая теперь жизнь…»
На посту сменились Вилли с Мацеем. Полчаса отдыха истекли.
— Ўздым. Вылучаюцца да дарозе! Парадак прытрымлівання ранейшы![57]
Бывший унтер-офицер довоенного Войска Польского, преподаватель физкультуры наставницкой семинарии, лейтенант Краевой самообороны, а теперь командир отряда Беларуской Освободительной Армии Лявон Валович вел группу к месту будущей засады…