Эти вырезки я никому и не показывал — и уж тем более не показал бы Видоку, — но время от времени проглядываю пожелтевшие листки. Наверное, для того, чтобы в чем-то разобраться, но в итоге лишь больше запутываюсь.
Я спрашиваю себя: просто ли Шарль привязался к своей новой защитнице — как будто втиснул ноги в новую пару сапог? Или же он на самом деле сын баронессы? Откуда в таком случае ему известны интимные детали жизни королевской семьи во время заключения? Пушечная пальба, бабочка под сорочкой принцессы, письма, перевязанные белой лентой… Разве мог обо всем этом знать кто-нибудь, кроме самого Луи Шарля?
Так я и сижу, взрослый человек, задаваясь бесконечными вопросами и не находя ответа — пока в конце концов не решаюсь этот ответ придумать. Видок утверждал, что объяснения человеческой вере нет, но оно есть. Мы создаем то, что желаем создать. Иисус был сыном плотника, пока верующие, в поисках разгадки Его личности, не решили, что Он — нечто большее. Так и Шарль, под грузом наших упований, превратился в человека, которого мы хотели видеть. Теперь он — этот человек. Пусть наша вера несовершенна — она есть путь к совершенству.
Иными словами: вопреки всем свидетельствам в пользу противного я считаю, что Шарль Рапскеллер и Людовик Семнадцатый — одно лицо.
И в тот момент, когда я утверждаюсь в этой мысли, мне хочется усомниться. Возможно, я достиг возраста, когда незнание полнее и заманчивее знания.
Или, как сказал Видок, лежа на моем столе и глядя на приближающийся шприц:
— Мы никогда не решим чертову головоломку. Мы только множим вопросы. А теперь верните мой прибор в рабочее состояние, Эктор. На улице Сен-Клу есть девушка, весенняя роза! Ждет не дождется, чтобы ее опылили…