Через все преграды - [12]

— Ты — тише, — остановил его Сережа. — Разве ж у нас позволят пленных убивать?

Илья горячо возразил:

— Наши не знают, какие они, эти немцы.

— Нет, все равно пленных солдат убивать нельзя, мы же — не фашисты!

— Нельзя! А им можно плеткой наших бить?.. Плеткой! Как скотину!

Группу пленных, в которую входил Илья, пригнал к лагерю ушастый большеротый ефрейтор с черной нашивкой черепа и скрещенных костей на пилотке. Немец хлестал отстающих плетью и орал при каждом ударе «Рус капут!».

У Ильи при воспоминании о нем мутнело в глазах от злости.

— Тебе бы досталось — по-другому бы заговорил! — с негодованием крикнул он Сергею.

Спор прервали подсевшие девочки.

— Вы о чем? — спросила Вера.

— Заспорили: можно ли пленных фашистов убивать. — объяснил Садык.

— Не в том дело, — возразил Сергей. — Понимаете, девочки, нас скоро должны выручить!

— Да ну?.. Как?

— А так! — и ребята наперебой стали выкладывать им свои военно-тактические соображения.

Вера с посветлевшими глазами воскликнула:

— Вот бы — правда!

Молчаливая Инна лишь крепко стиснула тоненькие пальцы подруги.

Весь день среди детей не прекращались разговоры о возможном освобождении из плена. Обсуждали этот вопрос и взрослые; но большинство из них сходилось на том, что вряд ли в военной сумятице кто о них узнает, да и когда тут заниматься судьбой нескольких десятков людей, когда на фронте гибнут тысячи. Однако ребят никто не разубеждал.

* * *

Днем, кроме часовых, никто к лагерю не подходил, и есть пленным не давали. Впрочем, после всего пережитого даже дети не чувствовали голода. Лишь хотелось пить. К счастью, воды было достаточно: еще утром в самом низком углу площадки Ольга Павловна с Марией Ильиничной кое-как вырыли руками небольшую ямку. Вода в ней хоть и пахла болотом, зато была холодна, как из родника.

Под вечер с запада начали доноситься глухие раскаты артиллерийской стрельбы. Пленники прислушивались к ним, не скрывая радостного волнения. Всем почему-то казалось, что чем ближе подвинется к ним фронт, тем вероятнее освобождение. С заходом солнца канонада прекратилась. На усталую землю легла вечерняя холодная тишина.

На тропинке показался высокий худой немец-офицер в сопровождении того самого ушастого ефрейтора, который пригнал Илью. На вид офицеру было лет тридцать. От фуражки до краг и ботинок он весь блестел, как хирургический инструмент.

Пленные выжидающе смотрели в его сторону. Говор смолк. Кое-кто встал, чтобы лучше видеть и слышать. Офицер, помахивая тонким хлыстом, подошел к проволоке, ограничивающей лагерь. Заговорил он, казалось, не губами и языком, а одним горлом, отчего слова изо рта выкатывались, будто камни-голыши по доске.

Ефрейтор весь как-то странно дернулся, точно его ударило электрическим током, прижал к бедрам ладони рук, отводя локти за спину. Как позже узнали ребята, это была стойка «смирно» в немецкой армии.

— Яволь, гер гауптман! — крикнул ефрейтор, выслушав офицера. Крикнул так, будто пролаял: «яв-гав-гав!», и шагнул к проволоке.

— Слюшай, матка! — коверкая русские слова, начал он. — Ви есть пленный!..

— Какие же мы пленные, мы — гражданские, — раздался из толпы чей-то несмелый голос.

— Мольчшать, когда говориль ваш господин! — заорал переводчик. — Мольчшать!.. Слюшай!.. Ви есть пленный. Но ми даем вам жить. Ви должен все делать на немецкий сакон.

Тут же выяснилось, что «делать на немецкий закон» означало — выдать семьи политработников и евреев.

— Расстрелять хотят, — шепнула Людмила Николаевна, знавшая немецкий язык.

— Ну, кто есть юде?.. — шаря глазами по лицам женщин и детей, ефрейтор прошелся вдоль проволоки.

В лагере по-прежнему молчали. Офицер подергал угловатым подбородком и повернул назад. Следом за ним двинулся ефрейтор.

Солнце закатилось. Жаркое, светлое небо постепенно мутнело, холодело. Дымная мгла обступала со всех сторон западную часть горизонта; тяжелая и упорная, она наваливалась сверху, ползла с боков, стирая последние светлые тона догорающей вечерней зари… Мрак, густой мрак опускался на землю! Лишь кое-где на редких островках далеких облаков едва мерцали красноватые отблески закатившегося светила…

В густеющей тьме разгорались зарева пожаров. Бледные пятна проступали на туманном горизонте, как будто всходило множество лун.

* * *

Сережа с Ильей не сводили глаз с едва различимых в темноте часовых, бродивших возле лагеря. Долго сидели молча, ловя малейший звук. Однако ни один выстрел поблизости, ни один крик не нарушили непроницаемую тишину. Надежда на освобождение начала исчезать.

— А вдруг тех, кто утром у моста вырвался, немцы в другом месте перехватили? — первым зашептал Илья. — Что тогда?

— Тогда никто о нас ничего не знает, и зря мы ждем.

— А если и знают… слышал, как вечером грохотало? Ведь это по нашим били!.. Огневой вал, наверно… Мне папа рассказывал: где пройдет огневой вал, там ничего не остается.

— Это наши стреляли, — возразил Сергей.

— Нет, огневой вал при наступлении делают. А наши отходят. Может пройдут стороной…

— Вот именно… Тогда нам — точка!..

Ольга Павловна, сидевшая рядом, неожиданно спросила у сына:

— Что бы сказал папа, если бы сейчас тебя послушал? Как ты думаешь?