Через сердце - [75]

— Аврелыч?

— Вижу! — голос был глух, как из бучила.

— Что? — шепотом спросил Василь Петрович.

— Видать, горит. Может, побежим?

Василь Петрович замолчал надолго; потом сказал, сердясь будто:

— Куда пойдем в такой туман!

И все стихло. Мерещилось — несло из тумана далеким нестройным шумом, бабьим тонким воем, ребячьими криками, а туман душил грудь резучим запахом не то дыма, не то болотного острого тлена, наплывал огромной неслышной рекой, и чудились сквозь муть далекие переливы света — трепещет где-то в небе огненная звезда. Смотрел упорно в это пятно Василь Петрович, разгадывал его тусклые очертания, и затеснило сердце тревогой. Вдруг задрожали онемелые ноги, навалился грудью на толстый сук, опять больно закололо за ушами.

— Скоро утро, — сказал будто самому себе, перемогся и опять стал твердо.

Все казалось Василь Петровичу — несло из тайболы тяжелым, смертным удушьем как бы банного угара, теснит от него грудь, тяжелит голову и томит горло предчувствие рвоты. Крутил головой, сплевывал обильную кислую слюну, прятал ноздри в твердых складках рукава и стоял так долго и неподвижно.

Уже заворочались черёва тумана, почуяв тихо шевельнувшиеся ветры, потекли в путь, затеснились на полянке. Рассвет шел бледный и непонятный. Чуть зазеленело вверху небо, пахнуло с тайболы сырым свежим ветром, запищала, возвестив утро, ранняя птичка слепушка. На ближней сушине короед повел свой древесный ход, затикал неугомонно, как карманные часишки. Ночь прошла.

Заметно стало, как посветлел край неба, верхушки опять почернели, на полянку пали серые отсветы. Снова и снова свежо дохнула тайбола. Седой сыростью оседал туман на мшаниках, светлыми капельками повиснул на сучьях, бурой краской выкрасил поздний смородинный лист.

И в эту пору свистнул Аврелыч легонько, по-снегириному, — был явственно слышен дальний ход зверя. Шел он косолапо, кругами, с остановками, с легким хрустом подминая сырой валежник. Едва заметно пробежала по краю полянки его быстрая темная тень. И слышно было, как долго нюхал медведь ветер, даже всхрапнул по-человечьи. Потом резвым попрыгом прокатился он через поляну к раскинувшей ноги корове. Обежал вокруг, вытянул голову и осторожно полез вперед, приникая к земле. Охотники припали к ружьям и ждали.

Вдруг, встав над коровой, налег медведь тяжелой лапой на коровий бок и пошатал: нет ли какой западни. И сразу влез головой в раскрытую коровью утробу, высоко выставился раскормленный загорбок зверя, далеко разносилось по поляне жадное чавканье.

— А ну! — сказал негромко председатель, и под это слово сорвались курки. Гулко заперекидывала тайбола за горы, за болота и дальние озера смертные выстрелы.

Медведь сел на задние лапы, заревел жалобно и повалился на бок. Долго барахтался, загребая лапами клочья земли, и глухо, протяжно стонал.

Василь Петрович, держа бердан наизготове, пошел вперед, а подойдя, прицелился под мелкое тупое ухо и выстрелил еще. Зверь утих.

Тогда Аврелыч срубил молодую елку, по-старинному заострил комель, подобрался к медведю и с маху всадил острием в разинутую пасть.

— Каюк! — сказал он.

Старый матерый зверь лежал недвижно, вытянув во всю могучую длину сытое тело. Набежавший ветер трепал в полысевшем паху у него длинную седую прядку.

И приободрился сразу Василь Петрович, все ходил вкруг медведя, подплясывал будто.

Охотники зашагали на избу, пришли назад с подводой.

Подбежал Герасим наперво к Чернухе, осмотрел, вздохнул горько:

— Ишь, смучал бедную.

Потом подскочил к медведю и плюнул густо в темную, пушистую шкуру.

— Вот те, дурак, за твою насмешку!

Да еще в пинки, в пинки медведя, пока не сказал Василь Петрович:

— Ну, будет! Хватит, говорю!

Свалили медведя на подводу и двинулись.

А тайбола опять стояла молодая, веселая, смахивала с ветвей ночные слезинки. В проясневшем воздухе тянуло бодрым шумом, махали над головой мохнатые лапы ветвей, как бы показывали — растет в тайболе новый зверь.

XV

Охотники шагали по сторонам. Только перед самым просветом вскочил на телегу Василь Петрович, угнездил ноги меж покорно раскинутых медвежьих лап, подобрал вожжи и стоя выехал на опушку.

Зашедший вперед Аврелыч стоял у края, издали махал и кричал что-то, — не разобрал Василь Петрович. Видел только, как в светлом лесном окошке кинулся бегом Герасим и пропал.

Кобылка рванулась под дернувшими вожжами и прытко выскочила на свет. И вырос перед глазами, дорогу загораживая, старый крест, раскинул руки в светлой, огромной пустоте. Лежала внизу Гледунь, вся в голубом застойном дыму, неясно белелись заречные поля.

А Шуньги не было. Стояли только разваленные углы, загородили дорогу растащенные обожженные бревна, да печки торчали из черных угольных куч, еще куривших высокими столбиками дыма. Было пусто кругом. Только часовня одна устояла да баньки на берегу.

Видел председатель — сразу побурело лицо у Аврелыча, будто от стужи, махнул он рукой на черный шуньгинский разор.

— Вот те и… Что я те про бельков сказывал?.. Как вся добыча под лед уходила? Э-эх!..

Не досказал и свернул с дороги в сторону, пошел по обочине ровно, без оглядки, будто обмеривал землю. Топнул тут ногой председатель по задрожавшему крепким мясом медвежьему плечу и слез с телеги.