Через сердце - [69]
Василь Петрович искурил цигарку, сплюнул и встал. Из-за мыска вынырнула Балясова лодка — издали видно, что Балясова: носок обшит белой жестью. Колдун низко сидел в корме и быстро загребал веселком по обе стороны. Ветер раскидывал ему бороду, холодил плешь, выбивал слезу на глаза, а он греб без передыху и не оглядывался — место опасное. Его уже близко видел Василь Петрович — жадное, угрюмое лицо старика все скосилось от страха.
— Эй! Вороти сюда!
Колдун поднял веселко и остановился. Лодку быстро несло вниз.
Неохотно и подозрительно спросил: «Чего?» — и опять загреб, выправляя на струю.
— Вороти, говорю!
Василь Петрович поднял бердан и нацелился. Колдун завертел головой: впереди чернел каменный лоб Старика, вились воронки, быстрина шла к спаду, — от берега не уйдешь, некуда. Он завел веселко поглубже, напрягся, чтобы перебить струю, и быстро приткнулся к берегу, к черной, прибитой водой коряжине.
К нему, хрустя сапогами по камешнику, шагал Василь Петрович.
— Чего надоть-то? Чего сбивал с ходу? — сердито повел косым взглядом колдун.
— Покажь, много ль напросил?
Сказал это весело будто, а сам не опускал ружья. Тут понял колдун — хочет председатель с него гостинец получить, вроде бы налог. Разбежалось лицо мелкой рябью морщинок, засмеялся льстиво, завилял.
— Да есть! Дают старику добры люди за труды. Дают, не обижают.
— А ну, развяжи кошель!
Выволок тут колдун лодку на берег, закопошился в набухлой снедью кисе.
— На-ко, вот те пирожок с семужкой. Да вот, колобка не хошь ли? А тут полтетерочки еще. Покушай!
Раскладывал все по каменьям. Подул в черные кулаки — замерзли.
— А туес с чем?
— Туес-то? А тут старичку для сугрева… да, винцо, ишь ты!..
— Хорошо посбирал, — сказал Василь Петрович и опустил ружье.
Потом помолчал долго и не глядел даже на гостинцы. И стало вдруг тревожно старику: над чем человек так задумался, что в голове держит?
— Парень, возьми все, спусти меня ехать.
— Может, и спущу, — сказал Василь Петрович. — Только я одно тебя спрошу, скажи — не соври: ведь не веришь ты в свое колдовство, а только над дураками смеешься да легкой наживе радуешься? Верно ведь? Сказывай по правде, как в последний час.
Обиделся на это слово Баляс:
— Нажива, говоришь? Эх, па-арень, да велика ли моя нажива-то? Я по совести беру. Ты спроси, сколько другие наживают. Вот ты, к примеру, власть, а на чем власть стоит? На законе. А кто закон пишет? Опять же сама власть. Только народ-дурак этого не понимает, народ только налоги плати, с него другого не спросят. А власть-то и в почете, и в силе, и сама себе жалованье дает, сколько хочет, тыщами берет! И тебе ведь, гляди, мало-мало дают небось? Тебе, вишь, по закону, а я уж как сам знаю, так и вывертываюсь. Ну, да про власть я худого слова не скажу, что знаю, то про себя держу. Я так понимаю, что на наш век дураков хватит. Кто с умом, тот живет, а дурак за дурачество свое платит. Вот и весь мой сказ.
Все так же, не смаргивая, смотрел на колдуна председатель.
— Так, наслушался я тебя. А ты знаешь, какая ныне власть?
— А мне что знать! С меня раньше брали налог, а ныне и того больше. А коли с меня берут, так и я беру. Так и в жизни положено: ястреб птичку рвет, птичка мошку клюет. От бога так. Ну, а я и поеду. Прощай!..
Колдун стал спихивать лодку.
— Нет, погоди, куда? — стряхнулся сразу Василь Петрович и опять вскинул бердан.
— Да что ты, парень! — побелел вдруг колдун. — Пусти со Христом.
— Нет, никак! Сейчас тебе будет суд.
— А-ась? — зажмурился старик и утянул голову в плечи, совсем как лесная померзлая птица. Посмотрел на суровое его лицо и понял, что не шутит парень.
И был тут короткий, яростный, чуть не в шепотки, допрос:
— Я те наказывал, что дорога закрыта? Почто поехал?
— Люди насильно звали.
— Врешь, гад! Зажадничал?
— Почто стану врать?
— Молчи! Народ обрал, да? Баб напортил, да? Над народом насмеялся, да? Ну, вот!
— Парень, что хошь делать?
— А вот что…
Василь Петрович отошел в сторону и прицелился. В глазах мелькнуло еще скучное серое лицо колдуна, косые мертвые глаза, опавшие руки, кривые стариковьи ноги.
И когда дрогнула черная тайбола и больно толкнулся приклад о плечо, оглянулся вокруг Василь Петрович. Точно впервой услышал, как шумит Крутой падун, как тайбола отвечать умеет на выстрел, далеко откидывая по лесным ямам гулкий крик старого зверобойного ружья.
Колдун ничком ткнулся в камешник и даже правую руку закинул за спину.
И, взяв его под мышки, Василь Петрович сильно сбросил в Гледунь.
Быстрая, запенившаяся струя подхватила труп и понесла, мокрым черным пузырем вздуло на горбу олений совик. Толкнулся колдун вперед головой прямо о кремневый лоб Старика, потом сразу сломала его вода и скинула в порожек. Видел Василь Петрович в последний раз взмахнувшие на водяном горбыле черные кулаки колдуна, потом затоптала его вода в глубокой бурливой яме.
Перевернул Василь Петрович в Гледунь и колдунову лодку, и кису сбросил, и гостинец колдуновский. Все унесла быстрая Гледунь.
Молчала тайбола, добрый свидетель тайбола, видела она на своем веку немало, знает много тайбола, да не скажет. Всяк решает в тайболе свою вражду кровью — тем законом век стояла тайбола.
