Через сердце - [67]

Естегу пинком:

— Ты, душа с тела вон, не смей дела заводить, лапать не смей. Здоровкаться будешь, и то рукавицу одевай. Не то с камнем тебя в Гледунь. Вот!

Уши у Епимаха мелкие, прижаты, как у зверя, в смоленой бороде зубы — пена, глаз недобрый, вороний. Заводил локоть на сторону, вот-вот хряснет.

— На том тебе и стадо сдадим. Поскотину Баляс тебе исправил, только спорть! Забью!

Уползал Естега со шкуры под лавку, боялся Епимаха до смерти. Лешак, нечистая сила, одной рукой задавит!

Потом выкатился опять из-под лавки и мигнул Естега бабам:

— Думает, Баляс отвел ему зверя. У Баляса-то на наше место слова нет, надо место знать. Только мой опас зверя и пугает. Коли бы вы, бабы-поганки, ко мне не прилипали. У-у, кобылы!

VIII

Ставили Балясу парева-жарева всякого, пилось-елось колдуну, сколько хотел, доел на Шуньге первоспасовы остатки, да и в кошель склал немало.

Хорошо встречали, хорошо принимали Баляса, с большим почетом. Во всякую избу заходил — везде стол соберут, на заглавное место садят. Может, и не всяк рад, да боятся, как бы не оприкосил колдун глазом худым, собачьим, не всадил чего. Гостинцу наваливали, всякая хозяйка с клети несет что получше, — любил старик подарочки, не отказывался.

Раз только не взял: вынесла Дарья-солдатка рядна кусок, бросил сразу на лавку:

— Не, не беру, милушка!

Да так глазом косым повел, — испугалась солдатка, не причинилось бы какого худа, побежала догонять, накланялась, пока принял шерсти мытой два фунтика.

— Ладно уж. Сегодня я добрый.

И лечил Баляс всякую хворость, никому не отказывал, всех отпускал с хорошим словом. Была все время у Баляса полная изба народу. Трав давал много разных, доставал по прядочке из кошелки, голышей решето насбирал на берегу, нашептал всяким наговором от бабьих тайных болезней. Заговаривал хлевуши от дворового постоя, бани от байничка, печи от запечника, клети да подполья — от всякой гнуси.

До вечера пробегал из избы в избу.

Раз на улице встретил Василь Петровича, сошлись поблизку. И сказал председатель, так темно поглядел на колдуна:

— Приехал? Так, значит!

— А чего не приехать-то, любушка, — заподмигивал колдун, — раз люди добрые звали, я и приехал. У меня завсегда без отказу.

— Сказывали те — дорога закрыта?

— Мало что! Дорога-то ничья, как закроешь?

— Ну ладно! Гляди!

На том и разошлись, никто и не понял, к чему был тот неохотный разговор. Торопился Баляс до ночи сделать одно дельце, — звали к богатому мужику Аверьяну погладить.

Была у Аверьяна дочерь Ксенька, у Ксеньки сидела нехорошая икота, бабы-икотницы со зла подсадили, — горда, вишь, была девка, фыркала на всех, вот и дофыркалась. Вдруг падала Ксенька посередь избы и кричала голосом истошным, и пена изо рта валила клубом. Лечили, гладили разные бабки — ничего не выходит.

Пришел Аверьян к Балясу с поклоном: «Полечи девку, сделай милость, погладь». Не отрекся Баляс, хвалился, что икоту он любую умеет высадить. Вот Евдоху на Устье как погладил — пошла к ушату воду пить, а икота мохнатенькой мышкой и выскочила через рот в ковшик. Все видели.

Сидел Баляс в углу за столом, ел студень, а народу набилась полная изба, слушали его страховито-тихо.

— Вот какой я есть человек. Коли такого другого где знаете, — ну, скажите?

Молчали все. И опять выхвалял себя Баляс:

— Такого боле на всей Гледуни нету. У кого на Устье первый дом? У меня. Кому завсегда почет? Мне жа. Вот какого гостя примаете у себя. Чуете ли?

— Чуем, дедушка, чуем! — откликнулись враз бабы.

— Я, может, все старые книги произошел, а вы что тут знаете, а?

— Где уж нам уж! — запел смиренно дед Люшка — божья хвала. — Мы люди бедные, учились на медные, живем в лесу, молимся колесу.

— То-то, — скосил на него глаза Баляс.

Поел, икнул зычно, покрестился.

— Слава те осподи, сыт. Старому старику в бороду, старой старухе под зад, молодым девкам в косу, чтоб не шли замуж без спросу.

Шатуном двинулся вдоль лавки, спугнул девок:

— Хе-е, красоули!

Любил с молодухами шуточки зашучивать колдун.

Ухватил, которые порумяне, округ себя посадил.

— Эх, я за то наших девок люблю, что петь охочи. Где в других местах такие песельницы есть? Нигде не найдешь. Вот только не знаю: наши устьинские аль ваши лучше поют. А ну, девки!

Баляс припер кулаком скулу и завел унывно:

Эх, как и во по-ли-и,

Да и как во поли-та…

Несмело взяли девки:

Не калинушка

Да стояла…

— Я у ма… — качнул головой Баляс.

И опять подхватили девки:

Я у маменьки

Сиротинушка

Да осталась…

Пошла складно песня. Выкрикивал колдун:

— Эх и любо! Ай да хорошо! Я оста-алася… — Увидел опять Аверьяна, вспомнил — за делом дожидается мужик.

Взялся Баляс погладить Аверьянову Ксеньку. Велел в баке выпарить хорошенько, потом на печь под шубу, а после за ним послать, — он как ангелочек прилетит. Так и сказал, так и сделали.

К ночи за ним послали, прилетел как ангелочек, веселый такой, и сразу полез за опечье. Сел Ксеньке на ноги. Завелась, заревела Ксенька не своим голосом. И загулькал над ней колдун:

— Ничо, ничо, кокушица! Я добренький старичок, ничо!

Завозил, зачиркал когтистыми руками колдун по худому белому телу, пригнетал захрустевшие плечики, наступал коленкой на опалый живот. И стонала под ним Ксенька, как молодой чайчоныш, оставленный маткой.