Через семь лет - [29]

Затем их руки, переплетясь и вновь расплетясь, погладили и принялись ласкать запястья друг друга. Он скользил, едва касаясь, самыми кончиками пальцев по впадинке на основании ее ладони и чувствовал, что жар от поднимающейся волны уже заполнил его всего, стало трудно дышать. И он слышал, как ее дыхание становится все более частым и прерывистым. Затем их руки одновременно соскользнули с запястий и двинулись вверх, лаская предплечья. Он почувствовал, что уже не только рука, а все тело покрывается мурашками, ощутил дрожь в нежной ручке, которую легонько сжимал, провел пальцами по самому началу предплечья, перебирая жилки и вены там, где доктора проверяют пульс, ощутил ее пальчики на том же месте своей руки, двинулся было выше… и в это мгновение ее пальцы судорожно сжали его руку и потянули к себе. Волна выплеснулась наружу и швырнула его к ней.

Впоследствии он не мог вспомнить, как оказался на ее кровати. Доля секунды, мгновение, она уже ждала его, распахнув ему навстречу объятия, и как только грудь коснулась груди, руки сомкнулись, прижимая его к себе, так крепко, как хватало сил. А он подхватил ее под лопатки, приподнял плечи и голову и нашел губами ее губы. Мед, нектар, нижняя губа, верхняя и снова нижняя. Влажный, сладкий, до умопомрачения податливый, покорный, увлекающий за собой внутрь язычок лесной зеленоглазой нимфы. Он целовал ее глаза, обводил кончиком языка, словно рисовал, брови, проникал в маленькие ушные раковины, покусывал мочки ушей. А затем, разомкнув объятия, она подтолкнула его вверх и прошептала: «Подними меня». Только тут Валька осознал, что он не лежит, а сидит на ее кровати, наклонившись вперед. Он выпрямился и, потянув к себе за плечи, помог Даше сесть.

Она сложила руки крест-накрест и ухватилась за низ ночной рубашки, заерзала на кровати, пытаясь выдернуть ее из под себя:

– Помоги!

Валька сообразил, какую помощь от него ждут, поцеловал свой любимый завиток у ее виска и вытащил из-под нее подол ночнушки. Ее руки мгновенно взметнулись вверх, зашвырнули рубашку на соседнюю кровать и опустились на Валькины плечи, пытаясь привлечь его к себе. Не тут-то было! Он не собирался упускать такую возможность – полюбоваться на ее обнаженную грудь, а потому, сжав Дашины локти, не позволил прижаться к себе.

В комнате царил полумрак, полной темноты не было – плотные шторы не были задернуты (девчонкам это было ни к чему – они вставали с рассветом). Валька пожалел, что выключил ночник, но и так глаза, привыкшие к темноте, различали малейшие детали. Налюбовавшись вдоволь на круглые холмики с темными верхушками, наклонился и, сжав губами ближайший к нему сосок, потянул его в себя, а когда тот весь оказался во рту, тронул его языком, потом еще, и еще, и еще…

Даша почувствовала, что ее тело превращается в желе. Руки безвольно упали вниз, голова откинулась назад, ноги, вот только что немного согнутые в коленях и крепко сжатые, безвольно разошлись в стороны. Она попробовала сдвинуть их опять или, по крайней мере, выпрямить до конца, но мышцы то ли не хотели двигаться, то ли вовсе отсутствовали, – она не поняла, так что отказалась от этой идеи, тем более что ее повелитель, освободив плененный сосок, тут же взял в плен другой и обошелся с ним уж и вовсе безжалостно.

Наверное, на секунду-другую она просто лишилась чувств, потому что когда вновь ощутила его губы и руки на себе, то уже лежала головой на подушке. Одежды на ней не было никакой (и когда только ее трусики успели отправиться вслед за ночнушкой?), а губы и руки повелителя творили полный разбой. Ее безжалостно целовали, начиная с макушки и кончая шеей, причем так нежно и ласково, что не было никакой возможности вернуться в твердо-упругое состояние из желеподобного. И пока губы и язык этого палача-садиста бесчинствовали на ее лице и шее, его руки теребили груди, гладили плечи, забирались под мышки и ласкали бока и живот. И спасения от всех этих ласк не было никакого – оставалось или умереть, или покориться.

Она выбрала второе, чувствуя, что из каждой точки ее тела, к которой прикасались руки или губы мучителя, заструился к низу живота не то ручеек, не то лучик красного тепла. И его становилось все больше и больше, потому что все больше и больше становилось питавших его ручейков. А затем она почувствовала, что это тепло возвращает ее в прежнее состояние, что ее начинают слушаться руки и ноги. И она решила, что хочет и будет участвовать во всем происходящем, и, притянув его голову к себе, сама принялась его целовать. А потом она перехватила его ласковые руки, скользнувшие было по бедрам внутрь, туда…, и тронувшие уже редкие волоски внизу живота. А когда он, удивленный этим странным сопротивлением, остановился, она, приподнявшись и глядя прямо в его глаза, попросила: «Не трогай меня там руками, пожалуйста».

Валька смотрел в широко распахнутые глаза. Услышал мольбу уже немного распухших от его ласк губ: «Не трогай меня там руками, пожалуйста», – и уступил. Дальше он помнил плохо, потому что обоих снова захлестнуло безумие. Он оказался охваченный ее коленями (Господи, как это случилось?), она вновь приподнялась, и он услышал вторую просьбу: «Только чтоб мне ничего не было». Валька заверил, что он за все отвечает и ситуация полностью под контролем. Ему может не очень и поверили, но упали на подушку и закрыли глаза – будь что будет. Он поцеловал дрожащие, то ли от страха, то ли от желания, а скорее всего – и от того и от другого, ресницы и медленно двинулся вперед, раздвигая горячее и влажное лоно и вдруг… наткнулся на препятствие, услышал не то всхлип, не то сдавленный стон, увидел закушенную нижнюю губу, замер на секунду, но ее руки тут же обвили его бедра, потянули к себе и… он не остановился…